Несмотря на саркастический тон, в языке и ходе мыслей просвечивает лютеранская традиция.
Достаточно одной такой цитаты, даже при отсутствии в ней сугубо пиетистского словоупотребления – как и в немецком языке Екатерины вообще – для подтверждения прежде уже высказывавшейся мысли о том, что воспитание и самообразование принцессы Софии в Германии заслуживает более пристального внимания, чем было принято считать прежде, когда весь историко-биографический интерес концентрировался почти исключительно на влиянии французской просветительской литературы[269]. Правда, нет оснований и для того, чтобы менять местами приоритеты: в пользу традиционного мнения существуют многочисленные доказательства, ведь Екатерина вплоть до конца жизни называла Вольтера, Монтескьё и энциклопедистов своими учителями. И в самом деле, разбираться в себе и окружающем мире она стала, лишь взявшись в 50-е годы за интенсивное самообразование. Однако для интерпретации этой картины важны в первую очередь два момента.
Во-первых, наряду с секуляризированной картиной мира французских философов Екатерина в ходе самообразования довольно бессистемно усвоила и их теоретико-познавательную стратегию, систему категорий и способ формировать представление о себе[270]. Она даже ощущала свою принадлежность к ним и после своего прихода к власти, на исходе Семилетней войны была, так сказать, формально аккредитована в «универсальной церкви Просвещения»[271], начав непосредственное общение с великими писателями и – по ее собственным словам – «войдя в моду» благодаря Вольтеру[272]. В интерпретации французских просветителей она освоила французскую классическую традицию, на французском же языке открыла для себя античных писателей и набиравшую популярность во всей Европе английскую культуру той эпохи, произведения итальянских и даже некоторых немецких авторов[273]. Поэтому существует достаточно оснований дифференцированно относиться к кажущемуся сверхмощным «французскому» влиянию: по крайней мере, необходимо, с одной стороны, видеть разницу между lingua franca традиции и просвещенной коммуникации и происхождением, эпохой и намерениями самих авторов, а с другой – в целом осмыслить наследие французских философов в их универсалистских устремлениях и космополитическом значении.
Во-вторых, новые самооценка и миропонимание не стерли прежнего жизненного опыта Екатерины, а трансформировали его, оставив свой отпечаток, прежде всего, на литературном облике ее воспоминаний. Heвозможно с уверенностью утверждать, что в период между переездом в Россию и первыми попытками записать историю своей жизни она отдавала себе отчет в том, что в Германии шел процесс литературной секуляризации. Тем не менее в автобиографии императрицы обнаруживается достаточно подтверждений тому, что в тот период происходила секуляризация мышления Екатерины и представления о самой себе: она выстроила концепцию своей жизни в виде тернистого пути к российскому престолу без опоры на Бога, даже без особой веры в предопределение, не забыв, однако, упомянуть о многочисленных предзнаменованиях, указывавших на ее миссию, и об испытаниях, которые она с честью выдержала. Восхищаясь собой – и как темой, и как действующим лицом, – она приписывала достижение своей цели лишь собственной активности. Однако у нее, как в уже устаревшей на тот момент форме пиетистской автобиографии, и сам путь, и любая жизненная деталь приобретают смысл только при наличии цели. Если рассматривать автобиографические заметки Екатерины как секуляризированную историю призвания[274], можно сделать и другие историко-текстологические выводы. К описанию «победных итогов» своего правления она приступает на русском языке в лаконичном стиле res gestae[275], ссылаясь в том числе и на официальные документы своего царствования. По-французски же, на языке ее литературных произведений, написаны в узком смысле автобиографические фрагменты 1770-х и 1790-х годов, отличающиеся глубоким самоанализом. Все они, к сожалению для историков, однако вполне логично с точки зрения истории призвания, заканчиваются рассказом о достижении цели – узурпации престола в 1762 году, провозглашенной целесообразной и необходимой. Итак, вне непосредственной, не говоря уже о причинной, связи с литературным процессом в Германии в 70-е годы XVIII века – в эпоху перехода к «модерну» (Sattelzeit), Екатерина начала записывать в России секуляризованную, «модерную» историю своей жизни на французском языке[276].
вернутьсяБолее подробно об этой проблеме см. в работе Петшауэра: Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist; Idem. Catherine the Great’s Conversion of 1744 // JGO. N.F. Bd. 20. 1972. S. 179–193.
вернутьсяСм.: Darnton R. Philosophen stutzen den Baum der Erkenntnis: Die erkenntnistheoretische Strategie der Encyclopédie // Idem. Das große Katzenmassaker. Streifzüge durch die französische Kultur vor der Revolution (1984). München; Wien, 1989. S. 219–244. См. на рус. яз.: Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры / Пер. с англ. Т. Доброницкой. М., 2002. С. 224–249 (гл. 5: Философы подстригают древо знания: Эпистемологическая стратегия «Энциклопедии». – Примеч. науч. ред.); Gumbrecht H.U., Reichardt R. Philosophe, Philosophie // Reichardt R., Schmitt E. (Hrsg.) Handbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich. H. 3. München, 1985. S. 7–88.
вернутьсяSchlobach J. Französische Aufklärung und deutsche Fürsten // ZHF. 1990. Bd. 17. S. 327–349, здесь S. 339–343; Idem. Grimm in Paris. Ein Kulturvermittler zwischen Deutschland und Frankreich in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Mondot J., Valentin J. – M., Voss J. (Hrsg.) Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Sigmaringen, 1992. S. 179–189, здесь S. 184–188.
вернутьсяОб этом свидетельствует принц Жозеф де Линь, см.: Ligne C. – J. de. Portrait de feu Sa Majestè Catherine II, impératrice de toutes les Russies. P. l., 1797; в пер. на нем. язык: Ligne C. – J. de. Porträt weiland Ihrer Majestät der Kaiserin aller Reußen // Schalk F. (Hrsg.) Die Französischen Moralisten. N.F.: Galiani – Fürst von Ligne – Joubert. Wiesbaden, 1940. S. 114–122, здесь S. 121.
вернутьсяВ контексте петровской рецепции римской имперской традиции большое значение могло бы иметь изучение екатерининской интерпретации древнеримских авторов, в том числе и историков, которых она узнала через посредничество Монтескье и Вольтера. См.: Griffiths D.M. To Live Forever: Catherine II, Voltaire and the Pursuit of Immortality // Bartlett R.P., Cross A.G., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Oh.), 1988. P. 446–468. (См. эту работу в рус. пер.: Гриффитс Д.М. Жить вечно: Екатерина II и Вольтер // Он же. Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет / Пер. с англ. Е. Леменевой, А. Митрофанова; Вступ. ст. А. Каменского; Сост., ред. М. Лавринович, И. Федюкин. М., 2013. С. 38–59. – Примеч. науч. ред.) Об интересе Екатерины к Англии и вообще о значении этой страны в ее эпоху см.: Raeff M. The Empress and the Vinerian Professor: Catherine II’s Projects of Government Reform and Blackstone’s Commentaries // OSP. Vol. 7. 1974. P. 18–41; Cross A.G. The Great Patroness of the North: Catherine II’s Role in Fostering Anglo-Russian Cultural Contacts // Ibid. Vol. 18. 1985. P. 67–82; Idem. ‘S anglinskago’: Books of English Origin in Russian Translation in Late Eighteenth-Century Russia // Ibid. Vol. 19. 1986. P. 62–87. О рецепции английской литературы в Германии в XVIII веке см. работу, содержащую также и важные методологические указания: Maurer M. Aufklärung und Anglophilie in Deutschland. Göttingen; Zürich, 1987; Idem. Europäische Kulturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Französische und englische Wirkungen auf Deutschland // Das achtzehnte Jahrhundert. Bd. 15. 1991. S. 35–61. О екатерининской рецепции итальянских авторов см.: Schiemann Th. Die Noten der Kaiserin Katharina II. zu Dénina: Essai sur la vie et le règne de Frédéric II // FBPG. 1902. Bd. 15. S. 535–543; Venturi F. Beccaria en Russie // Idem. Europe des Lumières. Recherches sur le dixhuitième siècle. Paris, 1971. P. 145–159; Берков П.Н. Книга Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях» в России // Россия и Италия. Из истории русско-итальянских культурных и общественных отношений. М., 1968. С. 57–76. О рецепции Екатериной II немецких писателей-полицеистов см. ниже, с. 119–130.
вернутьсяСм.: Niggl G. Zur Säkularisation der pietistischen Autobiographie im 18. Jahrhundert (1974). Reprint: Niggl G. (Hrsg.) Die Autobiographie. Zu Form und Geschichte einer literarischen Gattung. Darmstadt, 1989. S. 367–391; Idem. Geschichte der deutschen Autobiographie im 18. Jahrhundert. Theoretische Grundlegung und literarische Entfaltung. Stuttgart, 1977. S. 6–75; Lehmann J. Bekennen – Erzählen – Berichte. Studien zu Theorie und Geschichte der Autobiographie. Tübingen, 1988. S. 57–62, 89–137.
вернутьсяСм.: Müller K. – D. Zum Formen– und Funktionswandel der Autobiographie // Wessels H. – F. Aufklärung. Ein literaturwissenschaftliches Studienbuch. Königstein im Taunus, 1984. S. 137–160, здесь S. 144–146. О середине XVIII столетия как о «времени перелома» (Sattelzeit) в политической и культурной жизни Германии, перехода к модерну, см.: Koselleck R.,Neuzeit‘. Zur Semantik moderner Bewegungsbegriffe // Idem. Studien zum Beginn der modernen Welt. Stuttgart, 1977. S. 264–299 (reprint: Idem. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt a.M., 1979. S. 300–348); Idem. Das achtzehnte Jahrhundert als Beginn der Neuzeit // Herzog R., Koselleck R. (Hrsg.) Epochenschwelle und Epochenbewußtsein. München, 1987. S. 269–282; Koselleck R. Wie neu ist die Neuzeit // HZ. Bd. 251. 1990. S. 539–553.