— Ну уж прямо «левый тоталитаризм»… — заметил я. — Типичный левацкий загиб в духе 1968 года!
— Видите ли, мой выбор был сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я ведь не богач. Я из низов. Работал ночным сторожем, чтобы оплачивать свою учебу. Вы знаете: во Франции такой труд считается позорным. В те годы, правда, его выполняли студенты. Это сейчас из-за безработицы пошли профессиональные сторожа. Из моей двенадцатичасовой смены три часа занимал обход завода (я работал в фирме «Томсон») — три обхода, по часу. Спал не больше трех часов в сутки, ходил как угорелый, случалось, засыпал, прямо в аудитории. И так — четыре года. Я был презренный пролетарий, ездил в метро, жил впроголодь, а с кафедры меня же упрекали в том, что я ничего не смыслю в Марксе! Однажды в коридоре Сорбонны я увидел, как бородатый студент черной краской писал революционные лозунги… по старинной фреске! Вот в эту минуту и решилась моя судьба. Я сбил его с ног. Я выложился в этой драке до конца: всю ярость излил, все зло. Повернулся и ушел из университета, охваченного революционной чумой. Навсегда. И пошел бродяжничать по Европе.
Меня, само собой, привлекала Германия. Но тут меня ждало новое разочарование: страна Хайдеггера тоже полна была молодых бородачей, таких же, как в Сорбонне. Я почувствовал всю свою неприкаянность, но, к счастью, скоро стало ясно, что такой неприкаянный на свете не я один…
— Извините, Серж: в те годы, в ответ на подъем левацкого движения, мощно активизировались и неофашистские организации среди молодежи. Они вас не привлекли?
— Нет. Я никогда не искал единомышленников для строевой ходьбы или для стрельбы по мишеням. Я презирал и насилие, и мысль, несущую насилие. Словом, я не был в обычном смысле слова ни левым, ни правым. Я был неприкаянным. Одной ногой, если хотите, уже в «хиппи». В компании таких же неприкаянных, как я, — а все они были музыканты — я выучился играть на гитаре, стал сочинять песни. И вот вернулся в Париж и семь лет подряд пел в метро. Но когда мне стукнуло тридцать пять, я сказал себе: все, выходи на поверхность! Есть предел возраста в этой профессии. Даже если ты уличный певец: не добился успеха — надо бросать. Я, правда, записал одну пластинку со своими песнями, но издатель настаивал на переделке записи в ритме диско — оно как раз входило в моду, — а я не захотел из-за моды ломать ритм своих песен. Так и кончилась моя карьера певца. Но вдруг я подумал, что за эти семь лет хорошо изучил мир отверженных Парижа, мафию, существующую в метро, его нищих, музыкантов, бродяг… И написал об этом книгу, которая имела успех. Потом издатель спросил, что еще, тоже в духе проблемного репортажа, мог бы я написать. Тогда я вспомнил о группах, воюющих с забастовщиками, с которыми когда-то сталкивался.
В их полуподвальный мир меня могли ввести только рекомендации старых друзей. Мне было лет 18, когда я участвовал в избирательной кампании Тиксье-Виньянкура[38]. По ночам мы расклеивали афиши в коммунистических пригородах Парижа. В группах было человек десять, люди очень правых убеждений, настоящие боевики. Во мне так долго жило преклонение перед ними, что, бросив университет, я решил присоединиться к одной из таких групп. Но… меня не взяли. Уже тогда я был для них «гнилой интеллигент»! И вот прошло еще десять лет, и опять я ищу путь к ним, но уже с другой целью: вывести их на сцену такими, какие они есть — героями либо бандитами.
В этот раз я наконец разглядел их внимательно, послушал их биографии, вник в систему их ценностей и взглядов. За редким исключением, это «идейные» террористы: акты насилия, которые они совершают, оказываются в полном ладу с их убеждениями… Но они сознают, что ими помыкает какая-то неведомая им сила, вот почему они ее ненавидят и грозят когда-нибудь ей отомстить. Впрочем, это не более чем рефлекс затаенной обиды, желание однажды взять реванш над теми, кто заставил тебя не служить, а ползать. Политически эти силы дополняют друг друга: они части единого целого.
В нашем обществе утвердились нелепые стандарты: в глазах коммунистов все крайне правые — это фашисты, чернорубашечники, убийцы; точно так же в глазах крайне правых все коммунисты — это «большевики с ножами в зубах». Оба образа ложные и годятся лишь для дураков, чтобы питать гражданскую войну. Вот против этого я и выступаю!
— Но демократическая левая общественность, по крайней мере, разоблачает так называемый левый терроризм, тогда как правая… — возразил я.
— Это верно, — согласился Ферран. — Слева такая дискуссия идет давно, а справа ее нет. Справа идет заигрывание, похлопывание по плечу — какие уж там дискуссии, разоблачения! Поэтому мою книгу именно правая печать и замолчала. Из меня самого чуть не сделали левака! Где бы ни приходилось мне выступать, я с этого и начинаю: пресса исказила мое политическое лицо!
38
Ж.-Л. Тиксье-Виньянкур в 1965 году был кандидатом крайне правых сил в президенты Франции, собрал немногим более 5 процентов голосов.