Так, предпринимаются попытки заменить старый миф об избранности «германской», «арийско-нордической расы» мифом о «европейско-атлантической исключительности». Это еще одна вариация теории, противопоставляющей «элиту» и «массы», только уже с геополитическим подтекстом. Одним народам, дескать, предписано повелевать, другим — подчиняться. Но и народ, которому «предписано править», в свою очередь, состоит из людей, находящихся на «высших» и «низших» уровнях биолого-интеллектуального развития. Первые-то и обладают правом на господство.
«ЭКС» И «НЕО» ИЗ МИСЬОНЕС ПОСАДАС
Что может быть общего у индейского племени йаномамо, живущего в пограничном районе между Венесуэлой и Бразилией, с нацистской колонией Мисьонес Посадас в Аргентине?
О тех и других мир узнал относительно недавно. Французский антрополог Наполеон Шаньон лишь в 1970 году составил более или менее полное описание нравов, обычаев, образа жизни йаномамо. Это племя всего несколько столетий назад познало огонь, научилось корчевать лес и распахивать землю, вступив, таким образом, в фазу примитивного земледелия. По свидетельству ученых, вряд ли на земле найдется другое столь же воинственное племя. В течение последнего столетия массовый приток европейцев в Латинскую Америку привел к исчезновению индейских племен, соседствовавших с йаномамо, — последние уцелели только благодаря густым лесам, в которых обитают испокон веков. Численность их, похоже, за это время даже возросла и составляет примерно 15 тысяч человек. Живут йаномамо родами, от 40 до 250 человек, и это, как правило, критический предел. Как только в общине оказывается больше воинов, чем нужно для ее защиты от внешних врагов, а родственные связи между семьями ослабевают, начинаются внутренние распри, зачастую с кровавыми исходами. Иногда вождю рода удается предотвратить их, назначив кулачный бой между противниками, так как проигравшая сторона должна удалиться из общины и основать новое поселение. Но чаще вражда заходит столь далеко, что вопрос, кому уйти, кому остаться, решается уже не на кулаках, а с оружием. При любом исходе, мирном или кровавом, две общины отныне делаются врагами и не раз будут совершать кровавые набеги друг на друга.
Из-за чего же раздоры: ради власти? богатства? земли? Когда Шаньон спросил одного из вождей йаномамо, почему они постоянно враждуют, в ответ он услышал: «Не задавай дурацких вопросов! Женщины! Женщины! Женщины! Мы сражаемся из-за женщин!» У йаномамо сохранился институт полигамии, и все эти бесконечные войны, как «внутренние», так и «внешние», ведутся исключительно за слабый пол. Если внутри группы, связанной тесными семейными узами, еще остаются в силе сдерживающие моральные нормы, то за ее пределами считается в порядке вещей менять, похищать, соблазнять чужих жен, разрешая все возникшие споры в бою. Чем больше женщин у воина, чем больше у него детей, тем выше его престиж…
Из всего этого профессор зоологии Гарвардского университета Эдвард Уилсон заключает, что сексуальный инстинкт есть проявление «врожденной агрессии», равно присущей высшим и низшим рядам животных. Впрочем, с одной впечатляющей разницей. «Когда изучаешь социальную эволюцию от бактерии до человека, — пишет Уилсон, — поражаешься тому, что, чем выше ступень развития живого мира, тем меньше проявляется способность к сотрудничеству, альтруизму, распределению обязанностей и объединению друг с другом»[51]. Эту свою мысль он иллюстрирует на четырех группах живых существ: беспозвоночных (кораллы, губки, медузы), «социальных» насекомых (муравьи, термиты, пчелы, осы), млекопитающих (включая обезьян) и, наконец, на человеке.
Первые представляют собою «огромные колонии неразличимых индивидуумов», «суперорганизмы»: они воспроизводятся из одной яйцеклетки и управляются идентичными генами, отсюда и их наивысшая социальность. В колониях «социальных» насекомых родство пчел-сестер, обладающих тремя четвертями идентичных генов, сильнее, чем по линии мать и дочь, у которых общих генов уже только половина. На этой ступени живого мира социальность индивидуумов, замечает Уилсон, такова, что «один муравей — это уже и не муравей». В отличие от первых двух, в ряду млекопитающих «рассеивание» генов еще больше, и характерной чертой их поведения является не столько сотрудничество (альтруизм), сколько эгоцентризм. Наконец, человек: хотя он достиг выдающихся успехов в кооперации усилий с себе подобными, в альтруистическом отношении к жизни тем не менее в нем живет «древнее наследие млекопитающих», сильнее выражена тяга к самоутверждению, к индивидуальному благополучию. В какой мере человек генетически «запрограммирован», «предопределен»? Где, на какой стадии его формирования в помощь «генетическому коду» включаются разум, культура, среда? Уилсон высказывает мысль о механизме совместного воздействия генов и культуры на развитие человека и называет этот механизм «генно-культурной коэволюцией». Он-то и положен в основу провозглашенного им нового направления в науке — социобиологии.