— Позвонить ему, что ли? — спросила Тиш Кертис у мужа.
— Не надо, — ответил Клинт.
— Почему не надо?
— Все это бред какой-то. При одной мысли об этом мне делается плохо. Слушай, я же едва знаю этого парня.
— Даже после всех этих бесконечных репетиций?
— Да.
— Ну, я тебе не верю, — сказала она. — Но если бы даже я и поверила, большой разницы не было бы. Он ведь никого не знает здесь, а сейчас ему, должно быть, очень одиноко, и вообще, в такой ситуации это самая нормальная вещь.
— Бедненький, одинокий Мередит Хаусмен! Да ты в своем уме?
— Я-то в своем. А вот ты едва ли. У парня жена рожает — и устроить для него небольшой праздник — что может быть естественнее?
— Отлично. Так пускай его приятели и устраивают ему праздники — хоть десять праздников! А тебе-то он никто. И мне никто.
— Но ты же его режиссер!
— Не говори так. Это звучит, словно я его собственность.
— Ну ладно-ладно. Он — твоя звезда.
Клинт Кертис, понятное дело, был озабочен не праздником в честь рождения ребенка у его актера, а пьесой. Или, точнее говоря, постановкой. Пьеса представляла собой незатейливую комедию — вполне обычная, хотя и не без изюминки, чепуха. Но постановка — одна из «мозговых атак» Артура Бронстона — была весьма необычной. Бронстон пригласил Кертиса, молодого режиссера труппы «Провинстаун плейере», и Мередита Хаусмена, недавнее открытие Голливуда, и свел их вместе из чистого любопытства — так ребенок пытается что-то соорудить из недавно подаренного ему конструктора.
— С твоим талантом и его внешностью, — сказал он, — у нас получится то, что надо!
— А как насчет его таланта? — спросил тогда Клинт.
Бронстон откусил кончик сигары и выплюнул его в корзинку для мусора.
— Кажется, какой-то талант у него есть. Может быть, огромный. Во всяком случае, мне нравится его походка.
— Но в последнем фильме он в основном сидел в седле.
— Смешно, — сказал Бронстон, перегнулся через свой огромный письменный стол и, нацелив на Клинта сигару, точно это револьвер, спросил, нужен ему контракт или нет.
— Это же Бродвей. Так хочешь или нет? А то только и слышишь вокруг разговоры о молодых дарованиях, которым не дают шанса… Ну, я даю тебе шанс. А что касается Хаусмена, не будь ты таким чистоплюем. Я хочу его взять, потому что он нравится моей жене. Она по три раза ходит на его картины. Все три фильма с его участием она видела три раза. Она говорит, что нет в Америке женщины, которая отказалась бы лечь с ним в койку. Ты меня понял? Он не просто голливудская знаменитость. Это настоящий магнит! А у нас театр. Ну, по рукам?
— По рукам, — сказал он. И вот они работали уже четыре месяца — он и Хаусмен. И каждый подозревал другого в том, что его партнер видит в нем капризного чудака. Нет, они относились друг к другу вполне дружелюбно, но это было дружелюбие дипломатов — без подлинной теплоты, без подлинного доверия. Что было правильно. Ведь, в конце концов, они просто были заняты в одной постановке. И работали неплохо — вот почему Клинт и не хотел нарушать привычный ход вещей и подвергать риску сложившиеся между ними отношения ради возможности теснее сблизиться с молодым актером.
— Ну, так что? — спросила Тиш.
— Слушай, я ведь даже не знаю, родила уже Элейн или нет. Может быть, у нее родился мертвый ребенок. Или какой-нибудь монстр с одним глазом на палочке посреди лица. Или сиамские близнецы…
Зазвонил телефон. Это был Мередит.
— Девочка! — повторил Клинт его слова для Тиш. — Шесть фунтов две унции. Мать и новорожденная чувствуют себя хорошо.
— Отлично! — воскликнула Тиш и прошептала: — Пригласи его!
— Сейчас? — спросил он, прикрыв ладонью телефонную трубку.
— Завтра вечером! — сказала она.
— Слушай, Мередит, приходи-ка к нам завтра вечерком. У нас кое-кто будет…
Хаусмен даже не дождался, пока он закончит фразу. Клинт кивнул Тиш: да, Хаусмен придет. — Ну, скажем, пол-восьмого, — сказал он в трубку, — Эй, мы тебя оба поздравляем. Как ты ее назвал?…Замечательное имя!.. Да, — сказал он. — Нет, не думай ни о чем. Мы ничего не будем делать в любом случае. Иди поспи.
— Что он сказал? — спросила Тиш.
— Ее назвали Мерри. Полное имя Мередит, но для своих Мерри[3].
— Повезло парню.
— А теперь скажи мне настоящую причину.
— Я уже сказала.
— Нет, настоящую, настоящую причину.
Тиш встала, прошла через всю комнату и налила себе еще бренди. Она подняла рюмку к носу, поболтала янтарную жидкость, чтобы ощутить ее аромат, и сказала: