Тем временем матросы с «Такетоми-мару» что-то поспешно уносили с палубы. Вдруг мелькнула и исчезла в трюме вешка с красно-белым флажком.
И тут Такахаси понял:
«Так вот почему ты привозишь столько крабов, подлый и лицемерный Счастливчик! Завтра же об этом узнают все».
«Юсе-мару» вплотную подошла к борту белой красавицы. Тотчас на палубе появился улыбающийся Судзуки.
— О, Такахаси! Охайо!
Такахаси машинально бормочет в ответ «конни-цива», а глаза его шарят по палубе. Но теперь там. кроме мелкой рыбёшки да обрывков сетей, ничего нет. Взгляд Такахаси останавливается на Судзуки.
С минуту друг на друга напряжённо глядят две пары карих глаз: одни весело и хитро, другие с ненавистью.
— Ты брал рыбу из моих сетей! Ты рвал мои сети!
Такахаси подскочил к самому борту, но Судзуки ловко увернулся.
— Инумэ[2], — прорычал Такахаси.
Матросы выскочили на палубу, но Судзуки жестом приказал им убраться. Повернувшись к Такахаси и изобразив на лице крайнее недоумение, он залепетал:
— Что? Я?
Но чей-то голос с кормы перебил его:
— Русский «охотник»!
Судзуки мгновенно исчез в рубке, на ходу выкрикивая слова команды. Забегали матросы, затараторил двигатель на «Такетоми-мару».
Перед Такахаси вырос моторист.
— Сэндо, аккумуляторы сели, запустить двигатель можно только с ходу.
Взгляд Такахаси растерянно скользнул по неподвижной шхуне. На баке стоял Ицуп с буксирным тросом в руках. «Такетоми-мару», выбросив из-под борта облачко дыма, рванулась вперёд и заскользила мимо «Юсе-мару». Глаза Такахаси и Ицупа встретились, матрос без слов понял хозяина. Трос, описав в воздухе дугу, обвил кнехты. «Юсе-мару» медленно поползла вслед за белой шхуной. Та заметно сбавила ход. Тотчас же на корме показался Судзуки и матрос с топором в руках. Судзуки что-то кричал, показывая на трос. Матрос растерянно топтался на месте, боясь поднять на Такахаси глаза. Тогда Судзуки вырвал у него из рук топор и одним взмахом перерубил трос.
…Осмотровая группа закончила свою работу, и мы вернулись к себе на борт. Сгущались сумерки. Катер вёл на буксире «Юсе-мару». Параллельно нашему курсу по кромке нейтральных вод нас сопровождала «Такетоми-мару». Не знаю, покрасоваться ли решил Счастливчик, подразнить ли нас или же просто проследить наш путь.
Глядя на шхуну, матросы не находили себе места. А боцман, проходя по палубе, погрозил кулаком и пробурчал:
— Ну подожди, придёт и твой черёд.
Идёт дождь. Вторые сутки нудно барабанит по плащ-накидке, сечёт лицо. Земля не принимает больше ни капли, и тропка, по которой пробирается поисковая группа, давно уже превратилась в бурлящий ручей. Бамбук под тяжестью влаги поник и нахохлился. Пепельно-серое небо повисло над самой головой.
Противно хлюпает в сапогах вода, намокшая одежда прилипла к телу и мешает двигаться. Мы должны засветло добраться до лагунных озёр, иначе нарушители могут вырваться.
Пробираясь в этой мокрети, я с раздражением думаю: «Какой же ты командир! Не мог разобраться в солдате, с которым служишь уже полгода!»
Без колебаний причислил я Стёпина к разряду несобранных, нерасторопных. Его неряшливый вид и угловатая фигура раздражали меня, ни разу не прошёл я мимо Стёпина без замечания. Когда я отчитывал его за что-нибудь, он опускал глаза, краснел и молчал. В соревнованиях Стёпин не участвовал, танцевать и петь не умел. Любовь к книгам, пожалуй, единственное, что нравилось мне в Стёпине.
На коротком привале я приказал радисту связаться с центром. Ответ был неутешительный: «Стёпин в сознание не приходил!»
Стёпин, спасая товарища, сорвался со скалы и сейчас лежит в госпитале. Вот тебе и не лучший солдат!
Снова нестройная колонна растянулась по тропке-ручью. Снова по плечам застучал бамбук, стряхивая на нас обильную дождевую росу.
Бурную горную речушку я встретил с радостью, будто она своей студёной водой в состоянии рассеять тревожные мысли. Где-то у вершины сопки клубятся серные пары. Там мы должны дождаться группы Феликса Абрамяна.
Желторотые сольфатары пыхтят, как паровые машины. Из одной со свистом вылетает пар. Кажется, вся сопка клокочет, трясётся, вот-вот взлетит в воздух. Уставшие люди опускаются прямо на застывшие потоки самородной серы.
Радист привалился боком к камню и спит. Дотрагиваюсь до его плеча. Он просыпается мгновенно.
— Попробуй связаться, Саша, — я не говорю больше ни слова. Радист и так понимает и торопится.
— Передают: состояние без изменений. Значит, без улучшения…
Наконец появляется Феликс со своими людьми. Ещё издали улыбается, что-то кричит. Всё такой же весельчак, балагур. Только борода отросла за эти два дня и вокруг глаз тёмные круги.