39. Поначалу я противостоял болезни, заботясь о спасении остальных ничуть не меньше, чем о собственном. Но затем болезнь усилилась, и у меня началось страшное воспаление всей желчи, которое не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Я не мог есть, и силы оставили меня. Врачи, отчаявшись, отступили, и повсюду разошелся слух, что я вот-вот умру. Но тут лучше сказать словами Гомера:
Ибо я наблюдал за собой со стороны, словно за кем-то другим, и чувствовал, как моя душа постепенно покидает тело, пока не дошел до последнего предела.
40. В таком-то моем состоянии я повернулся к стене и увидел сон. И это стало концом моих мучений. Мне приснилось, что по окончании театрального представления я снял котурны и переобулся в отцовские башмаки. В этот момент Спаситель Асклепий вдруг перевернул меня на другой бок.
41. И немного погодя появилась Афина с эгидой в руке, своей красотой, величием и всем обликом подобная афинской статуе Фидия.[63] От эгиды исходило сладчайшее благоухание, подобное аромату воска. Сама же богиня была дивного роста и красоты. Явилась она мне одному, встав напротив моей постели, откуда ее лучше всего было видно. Я указывал на нее присутствовавшим (а рядом стояли двое друзей и мой воспитатель), называл ее по имени и кричал, что вот она стоит напротив меня и говорит со мной, и показывал на ее эгиду. Они же не знали, что и думать, растерявшись и боясь, уж не брежу ли я, пока не увидели, как ко мне возвращаются силы, и не узнали, что я услышал от богини. Вот что я сохранил в памяти.
42. Афина напомнила мне об «Одиссее» и сказала, что это не вымысел, а свидетельство тому — все, что происходит. А значит, я должен мужаться — ведь я сам и Одиссей, и Телемах, и она должна мне помочь. И другое тому подобное я услышал. Так богиня явилась мне, и утешила, и спасла больного на самом пороге смерти.
43. Тогда-то мне и пришло на ум сделать клизму из аттического меда. От этого произошло очищение от желчи. И потом пришел черед лекарств и пищи. Сначала, после долгого отвращения к ней, была, по-моему, гусиная печень и затем свиные потроха. Наконец в большой крытой повозке меня отвезли в город. Таким образом мало-помалу с большим трудом я поправился.
44. Однако окончательно лихорадка прекратилась не раньше, чем умер самый достойный из моих воспитанников. Как я позже узнал, умер он в тот самый день, когда прошла моя болезнь. Так, и прежняя моя жизнь была даром богов, и позже я вернулся к ней благодаря богам. Это был как бы обмен моей жизни на жизнь моего воспитанника.
45. Так обстояло дело с пророчеством насчет отпущенных мне лет жизни, случившейся потом болезни и касающихся этого откровений.
Теперь, пожалуй, настало время поговорить о купаниях, которые Бог повелел мне совершить, после того как в самом начале возвестил Он мне пророчество и предписал купание в реке.
46. У меня был насморк, все нёбо болело, кровоточило и горело, и желудок был — хуже некуда, и все остальное. В летнюю пору я сидел дома. Было это в Пергаме, в доме храмового служителя Асклепиака.
47. Так вот, сначала Бог повелел мне пустить кровь из локтевого сгиба и взять, насколько я помню, сто двадцать литр.[64] Было ясно, что потребуется немало кровопусканий, что и подтвердилось впоследствии. Самые старые служители храма и все остальные прислужники Бога были единодушны в том, что никогда не знали никого, кроме Исхирона, кому бы столько раз вскрывали жилы. Этот случай считался у них самым необычным. Но я превзошел даже его, не говоря уже о том, что при тех моих кровопусканиях было много и другого удивительного.
48. Дня через два или три Бог опять приказал мне пустить кровь из лобной жилы. То же самое Он приказал и одному римскому сенатору, который в это время находился в святилище Бога, указав, что это предписано и Аристиду. Звали этого благороднейшего мужа Седат. Он сам рассказал мне все это. И во время этих кровопусканий Бог повелел мне искупаться в Каике. Я должен был скинуть шерстяную одежду, пойти туда и совершить омовение. Бог сказал, что я увижу лошадь, купающуюся в реке, и храмового служителя Асклепиака, стоящего на берегу. Так и случилось.
63