Между тем с нами на «Капуртале» ехал молодой черногорец, доктор, учившийся в Одессе. Он бежал вместе с нами, чтобы попасть в Белград, и устроился в нашем бараке, ни с кем особенно не дружил, хотя и был знаком со всеми. Звали его Иван Маркович Клисич. Ближе всех подошел он к Михаилу Васильевичу, знакомился с его политической деятельностью и рассказывал много интересного о Сербии, о громадной симпатии сербов к России. Он выказывал большой интерес к политике и любовь к России. Разговоры с ним, начатые Михаилом Васильевичем еще на «Капуртале» и продолжавшиеся в нашем бараке, открывали новый горизонт. Для Михаила Васильевича там была возможность развить свою деятельность. Для меня сравнительная близость к России и ко всем местам, где вы могли оказаться, давала возможность либо самому присоединиться к вам, либо выписать вас к себе.
Тем временем и остальные наши спутники начали определяться. Большая часть их тянула к Афинам, меньшая – к Сербии. Началось обследование этого вопроса. Шамшин и Б. Швецов, по обычаю своему, действовали таинственно, с утра куда-то пропадали, то же было с их спутниками Смирновым и Анпеновым, собираясь в бараке, они о чем-то шептались; даже Н. А. Швецов не посвящался в эти таинственные совещания. Вообще отношение Б. Швецова к семье брата было какое-то отчуженное. Николай Алексеевич с женой и ребенком жили в другом бараке, все время канителясь с этим беспокойным мальчуганом, они оба измучились заботами о его питании и уходом в такой необычайной обстановке. Не было молока, приходилось прибегать к консервированному – спасибо англичанам, они в виде подарка снабдили им их; другую еду в виде каш и т. п. приходилось варить на спиртовке; белье, отданное в стирку во французском госпитале, было украдено уезжавшими войсками. Словом, Николай Алексеевич и Ирина Владимировна бились как рыба об лед, и жалко было смотреть на них.
А Борис «большой» ухаживал со стариком Шамшиным за гречанками; [они] потягивали в городских ресторанах за роскошными завтраками шипучку и, шепчась между собой, устраивали свои денежные и дорожные дела. Но Борис не ограничился ухаживанием за гречанками, всем было очевидно, что он сильно конкурировал с молодым Шамшиным около певицы, не помню ее фамилии, дамы скорей противной, чем интересной, вывезенной Шамшиным из Одессы. Это зрелище какого-то менаж а труа[12] было странно для меня, знавшего Бориса скромным и скорей забитым в присутствии его Аполинарии Алексеевны, оставшейся в Ялте, и судьба которой для него была такой же загадкой, как и ваша судьба для меня.
Вообще я не узнавал этого милого человека. Он проявился в беде в виде крайнего эгоиста, человека, желающего жить лишь в свое удовольствие и забросившего все свои старые привязанности. Другие Швецовы были одного со мной мнения и удивлялись на невероятное превращение старшего брата. А жить весело он мог, так как компанией «Шамшин – Швецов» только что был основан экспортно-импортный банк, деньги которого им удалось удачно вытащить из Одессы, и ими был набит целый большой саквояж их доверенного В. А. Смирнова. И так эта компания, веселясь, устраивалась в тиши, и в один прекрасный день открылось, что они в числе наших спутников нашли богатейшего английского жида, который сумел добыть места в Афинском поезде, и в день окончания карантина Б. Швецов, жид, Шамшин-отец и два брата Крестовниковых с женами и детьми покидают нас, а Швецовы младшие, Смирнов и Анпенов отправляются дня через три-четыре в другой партии. И так начинался разъезд, а у нас ничего еще не определилось. Уезжая, Швецов и Крестовникова, очень милый человек, обещали принять все меры для поисков вас в Афинах. Но ожидание мои не оправдались: я не получил от них ни в Салониках, ни в Белграде ни строчки.
Тем временем Михаил Васильевич познакомился с сербским консулом, оказавшемся очень милым человеком, подтвердившим большие симпатии сербов к России и русским, и высказал уверенность, что русские встретят там самый серьезный прием. Одновременно состоялось знакомство с представителем сербской военной миссии пуковником[13] Стаевичем, который пригласил к себе на вечерний чай группу русских. На самом же деле сербы народ простой и воинственный, никаких европейских штук не признают и не понимают. Этот пуковник, милейший человек, долго жил в России, сильно полюбил ее и, сочувствуя русским в беде, позвал их в свою семью, радушно поил вином и чаем, угощал пирожками и сладостями, приготовленными ручками его милых дочек. Вечер прошел чрезвычайно приятно. Я там не был, так как никакой официальности не люблю и на раут ехать не имел охоты в силу моего подавленного духа.