Постепенно начинали одеваться и выходить к водоразборному крану, где мы сперва умывались. По всему лагерю был устроен водопровод, но потом нас погнали от этого крана, так как около него мы развели настоящее болото. Нам указали, что для умывания есть специальный дом, в котором над двумя параллельными очень длинными корытами проведена водопроводная труба, в которой на расстоянии метра были вделаны краны. Было это очень хорошо, но на практике оказалось, что краны эти все разболтались, вода прорывалась сквозь них и наполняла помещение тонкими фонтанами, которые перекрещивались между собой, благодаря этому пол всегда был залит водой и нужно было большое искусство, чтобы добраться, не намочив ноги, до досок, которые лежали около корыт, и выбрать такое место, чтобы фонтаны эти не мочили рубашку и штаны. Умывшись, возвращались в барак, отстоявший саженях в 50-ти от умывальной. Ходить туда приходилось и в солнце, и в дождь, а проходили по дорожкам мимо прекрасной зеленой травы, усеянной густо краснами маками и еще какими-то белыми полевыми цветами. Это было очень красиво, и почему-то это место осталось особенно резко в моей памяти.
Тут же приходилось проходить мимо «необходимого учреждения». Французы наставили их на самых видных местах и в огромном количестве по всему лагерю, но они содержались так чисто и хорошо, что даже самому щепетильному человеку не могли доставить какого-либо неудовольствия. Устройство их было, однако, особенное: это был небольшой сарайчик, совершенно открытый сверху; он был разделен на восемь отделений перегородками ниже человеческого плеча, в каждое отделение вела дверь такой же вышины, почему из окон нашего барака можно было видеть, кто и когда занимал это помещение. Нам-то было все равно, но положение наших дам было не особенно приятное. Бывало, певица посылает на рекогносцировку свою горничную, и когда та удостоверялась что все благополучно, вызывала ее на этот трудный путь, но так как домик этот стоял ближе к мужскому выходу, то опасность могла настигнуть эту даму неожиданно; приходилось возвращаться и опять ждать удобного момента, чтобы прошмыгнуть в столь необходимое учреждение. Приходилось наблюдать это постоянно, так как окна барака выходили в эту сторону.
Вернувшись из умывальной, заканчивали свой туалет. Михаил Васильевич, громадный, в сером офицерском плаще, сам выносил что-то под ним по направлению к названному помещению; он как хромой пользовался особой привилегией, но убирать приходилось самому, так как приставленный к бараку болгарский пленный с буквами P.G. на спине голубой куртки (буквы означали военнопленный[18]) только подметал пол, а на деле лишь поднимал пыль, которая так насытила наши одеяла, сделанные из солдатского сукна.
Этот болгарин был лени удивительной: помахав огрызком когда-то хорошей метлы по небольшому участку пола, усаживался на чью-либо кровать и куда-то бессмысленно устремлял свои взоры, а парень был здоровый, рослый, в великолепно сшитом мундире, как видно, немецкой работы. Просидев неопределенное количество времени в этом «долче фарниенте»[19], он опять принимался за свою работу; посидит опять – и так до конца барака. Большого труда стоило заставить этого здорового человека и за хороший «на чай» промыть наш пол, сильно испачканный ногами после случившегося дождя; почва же была там липкая, глинистая. Выполнил он это просто. Парень этот принес десятка два ведер воды, разлил ее по полу и дважды промел его, выгоняя воду к выходу. Стало как будто чище, когда грязь прилипла, но потом еще пыльный барак отсырел, и белье на кроватях стало все волглое. Разумеется, что из-за этой стирки шумел больше всех Чудаков, но зато потом все цука́ли[20] его за то, что он способствовал разведению этой сырости. Устроив свой туалет, все разбредались кто куда. Первым исчезал, конечно, Чудаков, потом Шамшин с Швецовым и Смирнов с Анпеновым, реже Михайлов и Оловянниковы. В начале мы с Михаилом Васильевичем были домоседами, а потом и мы стали обращаться в бега. У нас в городе было мало дел, однако мы возвращались только к ужину. Что делали другие, можно было угадать лишь из отрывков их разговоров. Они мыкались по всем командованиям, консульствам, банкам, пароходствам и т. д. и устраивали свои дела. Мы же с Михаилом Васильевичем занимались больше покупками, осмотром развалин города и насыщением собственных желудков. Вернувшись из города, отправлялись либо ужинать, либо присоединялись к нашей собравшейся в бараке компании, либо отправлялись с Саша́[21] на главную дорожку, где гуляли наши спутники, жившие в других бараках. Затем возвращались к нашему столу, у которого каждый выкладывал полученные сведения и разные новости. Никакой политики или чего-нибудь реального тут не осуществлялось, обычно эта болтовня заканчивалась партией в преферанс и шахматы. Если же в город поехать не приходилось, то до 12 часов толкались по лагерю, а потом отправлялись в барак № 10. Там накрывался длиннейший стол, покрытый скатертью из простынной материи, для каждого стояла жестяная глубокая тарелка, вилка и ложка с такими острыми краями, что она служила и за ножик. Вдоль стола стояли кровати, на которые все усаживались, как на скамейки.