Герр Эмиль Шимлер. Германия, Берлин
Альберт Кохе (управляющий). Швейцария, Шафхаузен
Сюзанна Кохе (его жена). Швейцария, Шафхаузен.
Такой список можно составить почти в любом маленьком пансионате на юге Франции. Всегда найдется английский военный с женой. Американцы, может, встречаются не всегда, но часто. Швейцарцы, ну и, чтобы разбавить эту публику, несколько французов. Немец — это, конечно, странновато, но не слишком. А швейцарец в роли управляющего так и вовсе ничего особенного.
Ну и что мне прикажете делать? С чего начать? Тут я вспомнил указания Бегина насчет фотоаппаратов. Надо было выяснить, у кого из этих людей есть аппарат, и доложить ему. Я с радостью ухватился за эту зацепку.
Самое простое и очевидное — затеять разговор со всеми по очереди, один на один или попарно, и между делом подойти к фотографии. «Между прочим, — скажу я, — это не вас я тут на днях видел с камерой в руках?» «Нет, — ответят мне, — никакой камеры у меня нет». Или: «Да, хотя вряд ли что-нибудь получится. У меня всегда выходят плохие снимки». А я хитро и коварно замечу: «Ну, все зависит от техники». «Пожалуй, — последует ответ, — но у меня дешевый аппаратик».
Впрочем, нет, не пойдет. Начать стоило с того, что мои разговоры никогда не шли так, как задумано. Когда со мной заговаривают, я, как правило, ограничиваюсь ролью слушателя. Но было и еще кое-что. Предположим, шпион уже обнаружил, что его снимки пропали, а вместо бетонных укреплений и орудий у него на фотографиях веселые сцены карнавала в Ницце. Даже если он сразу и не сообразил, что в руках у него чужой фотоаппарат, он точно заподозрил неладное и будет настороже. Любой, кто заговорит с ним о фотографии, немедленно вызовет подозрения. Нет, нужно было придумать какой-то более изощренный ход. Мне не терпелось приступить к делу.
Я взглянул на часы. Без четверти семь. Из окна было видно, что на скамейке все еще кто-то сидит. Я заметил пару ботинок и короткую тень, падающую на полоску песка. Пригладив волосы, я вышел наружу.
Иные заводят знакомство с величайшей легкостью. Иные обладают некоей таинственной гибкостью ума, которая позволяет им быстро приспосабливаться к ходу мыслей незнакомца. Они мгновенно проникаются его интересами. Они улыбаются. Незнакомец улыбается в ответ. Следует обмен репликами. Не проходит и минуты, как они уже друзья, мило болтающие о разных пустяках.
Я такого дара лишен. Сам я первым вообще разговор не начинаю, ко мне должны обратиться. Но даже в этом случае волнение, помноженное на страстное желание выглядеть доброжелательным, порождает либо чопорность, либо, напротив, чрезмерную развязность. В результате незнакомцы находят меня либо человеком замкнутым и высокомерным, либо ожидают какого-нибудь подвоха с моей стороны.
Тем не менее, спускаясь по каменным ступеням к пляжу, я твердо решил, что хоть раз попробую избавиться от своей застенчивости. Следует быть открытым и добросердечным, надо придумать что-нибудь забавное, затеять разговор, вести себя непринужденно. Это работа.
Маленький пляж уже полностью был в тени, и легкий ветерок с моря раскачивал кроны деревьев; впрочем, было все еще тепло. За спинками лежаков можно было увидеть две мужские и две женские головы; спустившись до конца лестницы, я услышал, что их обладатели пытаются говорить друг с другом по-французски.
Я прошел несколько шагов по песку, уселся неподалеку от лежаков рядом с козлами, на которых красили какой-то ялик, и устремил взгляд в море.
Бегло посмотрев в ту сторону, я увидел, что ближе всего ко мне сидят молодой человек лет двадцати трех и девушка лет двадцати. Они были в купальных костюмах, и наверняка именно их загорелые ноги я видел нынче утром с террасы. Судя по их французскому, это были американцы, Уоррен и Мэри Скелтон.
Двое других сильно отличались от них: это была пожилая и очень тучная пара. Помнится, их я уже видел. У мужчины было лоснящееся лунообразное лицо и торс, напоминающий издали почти идеально сферическую форму. Отчасти такому впечатлению способствовали темные брюки с короткими и узкими штанинами. Пояс, и без того высокий, благодаря тугим подтяжкам облегал его круглое тело едва ли не на уровне подмышек. В брюки была заправлена тенниска с расстегнутым воротом, куртки на нем не было. Он словно сошел с карикатур «Симплициссимуса». Его жена — а это явно были швейцарцы — оказалась чуть повыше его и выглядела очень неопрятно. Она все время смеялась, а когда не смеялась, то казалось, что вот-вот засмеется. Муж от жены не отставал. Оба производили впечатление людей простодушных и непринужденных, как дети.
Похоже, Скелтон пытался объяснить герру Фогелю суть американской политической системы.
— Il y a, — терпеливо растолковывал он, — deux parties seulement, les Républicaines et les Democrates.[11]
— Oui, je sais bien, — живо перебил его герр Фогель, — mais quelle est la différence entre les deux? Est-ce-que les Républicaines sont des socialistes?[12]
Молодые американцы издали вопль ужаса. Швейцарцы радостно захохотали. За дело взялась мисс Скелтон. Впрочем, ее французский был не многим лучше, чем у брата.
— Mais non, Monsieur. Ces sont du droit — tous les deux. Mais les Républicaines sont plus au droit que les Democrates. Ca c'est la différence.[13]
— Il n'y a pas de socialistes aux Etats-Unis?[14]
— Oui, il у a quelques-uns mais on s'appelle.[15] — Она споткнулась и беспомощно повернулась к брату. — Слушай, как будет по-французски «радикалы»?
— Попробуй так и сказать: radicals.[16]
— On s'appelle radicals, — с сомнением в голосе договорила девушка.
— Ah oui, je comprend,[17] — кивнул герр Фогель и быстро передал смысл сказанного жене на немецком.
Фрау Фогель осклабилась.
— Говорят, — продолжал ее муж на своем убогом французском, — что во время выборов решающую роль играют гангстеры (гарнгстиерс, в его огласовке). Это что — вроде как партия центра? — Сказано это было с видом человека, переводящего ни к чему не обязывающий разговор на серьезные рельсы.
Девушка беспомощно усмехнулась. Ее брат, набрав в грудь побольше воздуха, принялся с величайшим тщанием объяснять, что к чему, и, к явному изумлению герра Фогеля, выяснилось, что девяносто девять процентов жителей Соединенных Штатов в жизни не видели гангстера, а покойный Джон Диллинджер — далеко не типичный гражданин этой страны. Но его французский скоро иссяк.
— Il у a, sons doute, — признал он, — une quantité de… quelque.[18] Мэри, — жалобно сказал он, — как, черт возьми, будет по-французски «взяточник»?
Вот тут-то удача мне и улыбнулась. Возможно, преподавание вырабатывает некий учительский импульс, что-то вроде чувства голода или страха, которые стоят превыше любых социальных ограничителей.
— Chantage — вот подходящее слово, — подсказал я.
Все повернулись ко мне.
— О, спасибо большое, — сказала девушка.
У ее брата загорелись глаза.
— Вы что, по-французски говорите так же свободно, как по-английски?
— Да.
— В таком случае, — с некоторым металлом в голосе сказал он, — не откажите в любезности объяснить этому недоумку слева от нас, что слово «гангстер» в Америке пишется со строчной буквы, а в конгрессе они не представлены. По крайней мере в открытую. Можете также добавить, что, коли на то пошло, в Америке не все дрожат от страха пред японским вторжением, что пища у нас содержится не только в консервных банках и не все живут в Эмпайр-Стейт-билдинг.
— С удовольствием.
Девушка улыбнулась:
— Мой брат шутит.
— Ничуть! Этот тип просто чокнутый! Надо, чтобы кто-нибудь его просветил.
Фогели прислушивались к нам со смущенной улыбкой. Я перевел сказанное на немецкий, стараясь по возможности смягчать выражения. Они покатились со смеху. Между взрывами смеха герр Фогель пояснил, что американцев просто нельзя дразнить. Партия гангстеров! Эмпайр-Стейт-билдинг! Новые раскаты смеха. Швейцарцы явно были не так уж и наивны.
— Что это они? — вскинулся Скелтон.
Я перевел. Он ухмыльнулся:
— А ведь по виду не скажешь, что они себе на уме, верно? — Молодой человек нагнулся, чтобы разглядеть Фогелей получше. — Вот так подрывается вера в человека. Кто они, немцы?
13
Да нет же, месье. И те и другие правые. Но республиканцы правее демократов. В этом и состоит различие