Характерным примером восприятия властями настроений творческой интеллигенции и «диссидентских проявлений» была жесткая реакция на известную выставку художников, организованную в сентябре 1974 г., которая впоследствии получила название «Бульдозерной». Первый секретарь МГК КПСС В.В. Гришин объявил причиной разгона этой выставки то, что художники «вели себя… антиобщественно, дерзко, подстрекательски»[1395]. На примере этого события видна почти диаметрально отличающаяся трактовка одного и то же события художниками и властями[1396].
К.Н. Брутенц отмечал «нараставшее недоверие к интеллигенции», которое дошло до введения в конце 1970-х гг. социальных ограничений приема в партию, направленных против интеллигенции[1397]. В 1983 г. Г.А. Арбатов в записке, направленной Ю.В. Андропову, сообщал руководителю страны, что «в разговорах среди чиновников, «в своем кругу», «интеллигент» остается почти бранным словом». Арбатов отмечал наличие «реальной болезни обюрократившихся элементов аппарата», проявлявшейся в том, что «не рабочие и крестьяне, а часть чиновничества и бюрократии (особенно руководящая интеллигенцией) противопоставляет себя интеллигенции, говорит о ней снисходительно, а подчас даже и недоброжелательно»[1398]. При этом власти явно недооценивали политический потенциал интеллигенции, который проявил себя впоследствии, во время перестройки.
Руководство страны не понимало или не хотело понимать причины деятельности диссидентов. В январе 1971 г. Л.И. Брежнев на совещании возмущался: «Что же хотят, какой демократии, чего не хватает Сахарову, какую он хочет демократию? Сахаров — ученый, трижды Герой, к нему было большое уважение, ему Конституция все обеспечивает. Но ему мало»[1399]. В такой оценке звучало принижение или даже отрицание духовных мотивов поведения человека, сведение его нужд только к «материальному фактору».
Власти жестко отказались от диалога с оппозиционно настроенной частью советского общества. Распространенным обвинением в адрес диссидентов было «критиканство». В 1969 г. Г.Л. Смирнов указал на наличие «тенденции безответственного критицизма, когда недостатки отодвигают на задний план или вовсе снимают великие достижения социализма, огромную созидательную работу партии и народа». Политбюро ЦК КПСС в январе 1976 г. одобрило «текст информации братским партиям в связи с измышлениями антисоветской пропаганды о якобы нарушении прав личности в СССР и указания совпослам». В этом документе обвиняли А.И. Солженицына в «цинизме» — в том числе, что он «в своей книге «Бодался теленок с дубом» откровенно заявляет, что он всегда считал «своим главным врагом» Ленина»[1400].
Руководители СССР считали, что деятельность диссидентов — это и не критика вовсе (в ее «нормальном», т. е. санкционированном властями понимании). В письме, направленном Политбюро ЦК КПСС в адрес ЦК Французской компартии в марте 1977 г., было отмечено, что «критика советскими людьми тех или иных сторон советской действительности, будучи часто острой, глубокой, — это критика в интересах народа, в интересах коммунистического строительства, в интересах миролюбивой внешней политики. «Критика» же социализма, с которой выступают «диссиденты», — это по существу отрицание социализма. Это форма борьбы с советским социалистическим строем, с коммунизмом. На деле эта «критика» переходит в организованную, направляемую империализмом деятельность, в антисоветскую борьбу. Дать свободу такой деятельности — значило бы способствовать не укреплению социализма, а его расшатыванию»[1401].
Распространенным обвинением в адрес диссидентов была их «работа на интересы Запада». В 1978 г. Л.Н. Москвичев заявил, что «современный антикоммунизм делает на «диссидентов» особую ставку в своих наскоках на социалистический строй, попытках дискредитировать или даже расшатать его», рассматривает их «как канал буржуазного влияния на территории стран социалистического содружества», «возможный внутренний фактор ослабления роли социалистической идеологии, фактор «деидеологизации»[1402].
1402