Конечно, слова Гейзенберга переданы его собеседником и можно предположить, что они при этом несколько искажены. Например, быть может, было сказано несколько иначе: «Если бы нацисты пробыли у власти еще пятьдесят лет…» Но все равно, подобное высказывание вызывает по меньшей мере недоброжелательное недоумение.[106]
Слова Бора о том, что Гейзенберг «…очень честный человек», можно понять как признание прямоты и откровенности, с которой Гейзенберг всегда высказывал свое мнение.
А что говорят о личности Гейзенберга другие, близко его знавшие? Вот Э. Теллер, венгерский, немецкий, затем, с приходом к власти Гитлера, американский ученый, выдающийся физик-теоретик, привычно называемый «отцом американской водородной бомбы», ненавидящий и коммунизм, который в детстве Теллера на недолго воцарился в его родной Венгрии, и гитлеризм. Человек отнюдь не склонный к мягкости суждений, обвинивший чуть ли не всеобще почитаемого Оппенгеймера, научного руководителя американского атомного проекта (Теллер обвинил его в преднамеренной задержке работ по водородной бомбе). Это вызвало известный процесс Оппенгеймера и на десятки лет моральную изоляцию Теллера в среде физиков (а в 1987 г. А. Д. Сахаров сказал в разговоре со мной и Вейцзеккером: «Теллер — трагическая фигура»). В молодости Теллер три года работал с Гейзенбергом как его, скажем, аспирант, значит близко знал. Хорошо он знал и Бора, с которым тоже работал. Вот что Теллер говорит в своих опубликованных воспоминаниях (цитирую по зафиксированной на сайте Интернета передаче радио «Свобода» 7 марта 2002 г.):
«Гейзенберг был не только блестящим физиком, но и человеком, чью порядочность и чувство справедливости я имел возможность не раз оценить. Я не могу себе представить, что он поддерживал нацистов по доброй воле, еще менее, что он делал это с энтузиазмом, как гласит версия Бора. Как могло случиться, что Бор понял его превратно? Информация, которую я собрал, приводит меня к мысли, что Гейзенберг отправился к Бору за моральным советом… Встреча состояла из двух частей… Почему Бор не рассказал о второй части беседы? (Запомните эту важную фразу, она разъяснится ниже. — Е. Ф.) Причина может быть простой: как только Гейзенберг сказал, что работает для своей страны, Бор перестал его слушать» (см. об этом также ниже).
Прежде всего — о разногласиях по поводу встречи Бора и Гейзенберга, о которой идет речь. С одной стороны, записанные мною слова Бора, с другой — свидетельство самого Гейзенберга, повторяемое и другими.
Поездка в 1941 г. к Бору была задумана Гейзенбергом и Вейцзеккером, обеспокоенными судьбой Бора и его института в захваченной Гитлером Дании (это понимал и Бор, написавший то же самое в одном из черновиков письма Гейзенбергу). Было нелегко найти официальный повод для поездки. Наконец он нашелся: участие в немецко-датской конференции, организованной нацистами для сближения культурных кругов двух стран. К Бору пошел Гейзенберг, а Вейцзеккер ожидал результата разговора в отеле. (Теперь известно, что жена Бора, Маргрет, решительно возражала против приглашения Гейзенберга к ним домой, но Бор все же настоял на своем и пригласил его.) Гейзенберг вернулся в отчаянии от неудачи. По мнению Вейцзеккера, к основной теме Гейзенберг подходил слишком долго и вполне возможно, что поэтому Бор мог понять его неправильно. «В действительности Гейзенберг хотел сказать, что физики всего мира должны объединиться, чтобы ни в одной стране не была создана атомная бомба…, — пишет Вейцзеккер (см. сноску на с. 307). Теперь я думаю, что Гейзенберг сделал ошибку… Он должен был сразу сказать: «Дорогой Нильс Бор, я сейчас скажу тебе нечто, что будет стоить мне жизни, если дело дойдет до тех, кто не должен этого знать (“die falschen Leute”). Мы работаем над атомным оружием (в какой мере это правда, см. ниже. — Е. Ф.). Было бы жизненно важно для человечества, если бы мы и наши западные коллеги поняли: мы все должны работать так, чтобы бомба не появилась. Считаешь ли ты это возможным?»
Но почему же, однако, так разнятся рассказы об этой встрече Гейзенберга, с одной стороны, Бора (в тексте моих записей) — с другой?
106
Однако если он сказал «
Вспомним об одном эпизоде, описанном выше в очерке «Мозаика» о нашем академике М. А. Леонтовиче. Этот безусловно честный, прямой и смелый человек, не побоявшийся кричать в лицо эмвэдэшному генералу (начальственно контролировавшему ФИАН, где М. А. работал) гневные слова о своем отвращении к коммунистической партии, «которая насаждает антисемитизм, держит крестьян в колхозах» и т. п.
Этот бесстрашный ненавистник советского строя однажды, в 1943 г., когда, как выше написано, я ночевал у него и мы «проговорили полночи обо всем, что мучило», наивно сказал мне: «уж не думаете ли Вы, что после войны сохранятся колхозы?» Его не убеждали мои слова, что победившая система никогда себя не изменит. Тогда многие ожидали, что после того, как народ ценой невиданных в истории жертв спасет страну, в награду этому героическому народу режим будет фундаментально смягчен. На самом деле все, конечно, пошло наоборот. Разрушенная голодная страна была еще более зажата в кровавые тиски, воцарилась страшная жестокость. И Гитлер тоже, вопреки наивной надежде Гейзенберга, в течение «пятидесяти лет» после своей победы, конечно, не очеловечился бы, а довел до конца «свое дело» — уничтожил бы евреев и других «неполноценных», сделал бы свою мракобесную власть непоколебимой, а рабство покоренных народов беспредельным.
Как трудно пропитанному демократическими идеалами интеллектуалу понять тоталитаризм и его одурманивающую, оглупляющую силу!
Но вернемся в Копенгаген.