Эта история в любом случае показывает абсурдность и нелепость войны. «Все герои мертвы», – скажет Хемингуэй, и в войне, конечно же, нет ничего романтического или даже героического. Это лишь бессмысленная бойня, и каждый должен перенести это по возможности с гордостью. «Прощай, оружие» – это одновременно и попытка излечиться от ран, полученных в Италии, и переосмысление и новая конкретизация понятий, которые, столкнувшись с суровой реальностью, потеряли большую часть своего первоначального смысла. Его Фредерик говорит, что его «всегда приводят в смущение слова «священный», «славный», «жертва» и выражение «напрасно» […] Ничего священного я не видел, и то, что считалось славным, не заслуживало славы, и жертвы очень напоминали чикагские бойни, только мясо здесь просто зарывали в землю. Было много таких слов, которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест сохранили достоинство […] Абстрактные слова, такие, как «слава», «подвиг», «доблесть» или «святыня», были непристойны рядом с конкретными названиями деревень, номерами дорог, названиями рек, номерами полков и датами».
К «абстрактным словам» Хемингуэй относится так же подозрительно, как и к великим чувствам. В романе «Прощай, оружие» нет ни малейшего желания прославлять войну, которой Эрнест не хотел бы сказать ничего, кроме как попрощаться. И любовь в нем самом умерла: Хемингуэй – мужчина без женщины. Эти раны отметят для Эрнеста конец невинности и начало длительного посвящения. После расставания с Агнес Хемингуэй написал, что «столкновение идеалов, которые мы имеем в пьесах, никогда не было приятной музыкой для ушей». Но после испытания огнем, по словам Роже Асселино, «очищенный идеал светится новым блеском», а жизнь обретает смысл.
В то время Хемингуэй не был еще признанным автором, которым он станет очень скоро. В Оук-Парке, глубоко задетый тем, что произошло в Италии, он познал бессонницу и короткие, но интенсивные фазы депрессии, с которыми он боролся с помощью чтения и алкоголя. С гордостью отпраздновав возвращение своего сына, его родители снова начали давить на него, чтобы он продолжил учебу. Они с трудом переносили его бездействие, не могли видеть, как он запирается в своей комнате или бродит в одиночку в течение нескольких недель в Виндемере, куда он уехал ловить форель, чтобы проветрить голову. Они устали от того, что они считали предательством своего «наследия», и Грейс писала своему сыну вечером того дня, когда ему исполнился 21 год: «Ну же, мой сын Эрнест, не овладевай собой; не переставай бездельничать и искать только свое удовольствие; занимая, меньше всего думай о возврате; зарабатывай на жизнь за счет всех и каждого; расходуй, не считая и глупо, все, что ты зарабатываешь, на роскошные вещички для себя самого; никогда не переставай играть своим красивым лицом, чтобы обмануть маленьких девочек, таких же глупых, как и доверчивых, и пренебрегай своими обязанностями перед Богом и Иисусом Христом; другими же словами, не начинай вести себя как мужчина, и все, что тебя ждет, – будет банкротством: у тебя кредит без обеспечения». И Грейс запретила Эрнесту возвращаться и жить в доме, пока он не овладеет «ситуацией».
Шок для Хемингуэя был весьма жестким, но у него тем не менее случались отдельные короткие задания для двух газет – «Торонто Стар» и «Уикли Стар». Кроме того, его первые «серьезные тексты» (например, рассказ «Наемники») были отвергнуты в «Редбуке» и «Сатедей Ивнинг Пост». Хемингуэй копил разочарования и жил в меланхолии воспоминаний о войне и Европе. Он писал Джеймсу Гэмблу: «У меня дьявольская ностальгия по Италии, особенно когда подумаю, что мог бы быть сейчас там и с тобой. Честно, вождь, даже писать об этом больно». Что же касается Соединенных Штатов, то Хемингуэй выражался так: «Я патриот и готов умереть за эту великую и славную страну. Но жить здесь – черта с два!» К счастью, ситуация в скором времени изменится, потому что, приглашенный в Чикаго Биллом Хорном, осенью 1920 года Хемингуэй познакомился там с молодой женщиной 29 лет – с Хедли Ричардсон.
«Открыть весь этот новый мир книг, имея время для чтения в таком городе, как Париж, где можно прекрасно жить и работать, как бы беден ты ни был, все равно что найти бесценное сокровище».
Глава 3
Литературный Париж
Хедли Ричардсон – Гертруда Стайн – Швейцария – Фрэнсис Скотт Фицджеральд – Шекспир и К° – «И восходит солнце» – Австрия – Полина Пфайффер
В ЧИКАГО подпольная торговля алкоголем, ставшая популярной и прибыльной из-за «сухого закона», привлекала со всей страны толпы жуликов всех мастей. По ночам на выходе из джаз-клубов слышалась стрельба, а утром на тротуаре находили пару трупов. Коррупция и насилие правили бал, а девушки с короткими волосами обрезали свои юбки, чтобы танцевать под «негритянскую музыку».
Но об этой-то эпохе, хотя и такой красочной, Эрнест практически не будет говорить или скажет очень мало. Его занимало другое. По вечерам, которые он проводил с друзьями, выпивая и разговаривая о преобразовании мира, Хемингуэй довольно быстро заметил Хедли Ричардсон, пианистку из Сент-Луиса с голубыми глазами. Джазовые «заведения» и литературные беседы не смущали его, а она в полной мере оценила очарование Эрнеста, который вместе со своей большой итальянской шляпой и более или менее «приукрашенными» военными рассказами произвел на нее сильное впечатление. Несмотря на пару флиртов, затеянных Эрнестом без особого энтузиазма, они оба начали переписку, которая из просто дружеской быстро стала любовной. Большего и не нужно было, чтобы Хемингуэй, всегда быстрый, когда дело доходило до любви, предложил Хедли выйти за него замуж. Всего в 20 лет Эрнест сделал уже свое третье предложение руки и сердца… но Хедли вовсе не обязательно было это знать.
3 сентября 1921 года Эрнест и Хедли поженились в небольшой методистской церкви, в нескольких метрах от Хортон-Бей, и после краткого медового месяца в Виндемере молодая пара переехала в один из самых убогих кварталов Чикаго. Это не было отчаянной бедностью, но и обеспеченным их положение назвать было трудно, потому что если Хедли получила нормальное наследство, то Эрнест подал в отставку со своей должности в «Содружестве кооператоров», небольшой газете, для которой он писал в течение некоторого времени. Молодожены мечтали все «сделать красиво» и думали, как бы им обосноваться в Италии, которую они оба знали. Однако Эрнест познакомился в Чикаго с Шервудом Андерсоном, признанным писателем, сборник рассказов которого, вышедший в свет в 1919 году, восхитил Хемингуэя. Вероятно, тронутый энергией и волей Эрнеста, Шервуд быстро проникся симпатией к этому молодому журналисту с литературными амбициями. Когда Хемингуэи поделились с ним своим желанием покинуть Америку, чтобы обосноваться в Европе, Шервуд порекомендовал им Париж. К тому же он предложил дать Хемингуэю рекомендательные письма к Гертруде Стайн, Эзре Паунду или Сильвии Бич и в них похвалил «исключительный талант» молодого человека. 8 декабря 1921 года Эрнест и Хедли сели на пароход «Леопольдина», шедший в Париж, «лучший город для того, чтобы позволить писателю писать».
В то время Париж, несомненно, был культурным центром всего мира, городом редкой привлекательности и энергетики. Едва выйдя из войны, французская столица переживала теперь один из самых богатых периодов в своей истории: Сезанн, умерший в 1906 году, еще не стал «классиком»; Пруст только что опубликовал роман «У Германтов»[14]; Пикассо закладывал основы своего кубизма; Жид находится на пике, а о Кокто судачил весь Париж. Город был полон лохматых калек, начинающих поэтов, светских львов всех видов и наследниц Сафо. Город также привлек к себе небольшую общину американских художников и интеллектуалов, стремившихся избежать «возвращения к порядку», бушевавшему по другую сторону Атлантики. Акт конгрессмена Волстеда, усиливший запрет на распространение алкоголя и цензуру, был направлен на то, чтобы отслеживать малейшие следы любой непристойности, и его сторонникам удалось уличить Маргарет Андерсон и Джейн Хип, директора «Литл-Ревью», в публикации в виде фельетона первых страниц «Улисса» Джеймса Джойса. Американским художникам нужно было искать место где-то вне этого, например в Париже. Эзра Паунд считал этот город «поэтической сывороткой», которая одна может «спасти английскую литературу от самоубийства и запоздалого разложения, а американскую литературу – от самоубийства и раннего разложения».
14
«У Германтов», или «В сторону Германтов» (Le côté de Guermantes) – третий том эпопеи Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».