— Давай подумаем об этом, — сказал я и похлопал ее по колену. — Потом, когда ты будешь себя получше чувствовать.
Она уже забыла, о чем спрашивала.
— А когда ты разузнаешь о том, что действительно случилось, это же будет что-то плохое, да? Это, наверно, будет что-то ужасное, и они его арестуют и посадят в тюрьму, очень надолго, да?
— Я не знаю, — ответил я. — Но сама посуди: много ты вспомнишь я бывших сенаторов Соединенных Штатов, надолго попадавших за решетку?
Глава десятая
Еще лет десять, и в центре Вашингтона, наверное, вовсе не останется гостиниц. «Уиллард» давно закрылся. AFL–CIO купила отель, который располагался по соседству с их штаб-квартирой, да и снесла его. «Аннаполис» бездействует. «Армия Спасения» заграбастала «Гамильтон». С Капитолия ушел «Додж», а теперь и «Конгрессссионал», и «Континентал». Вот уже и про отель «Вашингтон» пошли разговоры, что, мол, надо бы и его снести и соорудить на его месте что-нибудь полезное, к примеру, платную парковку. «Вашингтон» располагается как раз напротив здания Казначейства США. Впрочем, когда я сейчас думаю об этом, мне сдается, что и та земля, что под Казначейством, тоже очень бы подошла для обустройства парковки.
Однако отель «Вашингтон» старается изо всех сил. Он заново отремонтировал свои комнаты. Запустил новые лифты и обустроил новый французский ресторан, который, право, недурен. При нем и бар имеется. В пять часов пополудни там тихо — или мертво — в зависимости от того, что вы ждете от бара.
Игнатиус Олтигбе опоздал всего на несколько минут. Я пришел вовремя, как всегда. Во мне идея пунктуальности давно превратилась в пунктик. Из-за этого я постоянно теряю массу времени, дожидаясь других.
— Ужасно извиняюсь, — сказал Олтигбе, скользнув на стул за выбранным мною низеньким столиком.
— Я сам только что пришел, — ответил я так, как всегда отвечаю опоздавшим на встречу, даже если они пришли на 29 минут позже назначенного. Если они появляются позже на 30 минут, меня там уже нет.
— Что мы пьем? — спросил Олтигбе.
— Виски с водой.
— Хорошо, — сказал он.
Когда официант принес наши напитки, Олтигбе поднял черный дипломат, который он принес с собой, и поставил на стул. Я решил до поры до времени не обращать на него внимания.
Мы чокнулись, сделали по глотку, после чего я спросил:
— А как вы познакомились с дочерью сенатора?
— С Каролиной? Встретились на вечеринке. Я тогда был вместе с некоторыми товарищами, мы очень много делали для облегчения страданий народа Биафры — вы ж помните Биафру, да?
— А я думал, что она теперь снова называется Западная Нигерия.
— Ну да. Каролина была активисткой движения в поддержку народа Биафры — то ли от своего колледжа, то ли от какого-то другого… В общем, те ребята пригласили ее, и вот так мы познакомились.
— И вы начали встречаться сразу после этого?
— Ну, немного больше, чем просто встречаться.
— Чудно-чудно, — сказал я. — Жить вместе.
Олтигбе кивнул.
— Ее очень впечатляло, что я сражался за народ Биафры.
— А вы сражались?
— А то! Я, знаете ли, Ибо.[6] Или уж, если на то пошло, наполовину Ибо. У всех Ибо потрясающе умные мозги.
— Я тоже слышал об этом.
— Конечно, я не так уж долго сражался. Ровно столько времени, сколько они мне платили. А они, надо признаться, очень даже неплохо платили, пока деньги были!
— Сколько?
— Тысячу в неделю. Долларов, разумеется.
— За что ж они столько выкладывали?
Олтигбе ухмыльнулся.
— Зарплата лейтенанта 82-го Воздушно-десантного. Полк, в котором я служил с 1963 по 1965. Слава богу, во Вьетнам не попал.
— А чем же вы жили потом, когда уже покинули ряды доблестной армии?
Олтигбе одарил меня широкой, белозубой ухмылкой.
— Женщины, женщины!.. Я ведь, знаете ли, довольно привлекательный малый.
— Угу.
— Нет, в самом деле. Знаете, одно время представляться ветераном Биафранской кампании было очень приятно! Люди наперебой приглашали меня пожить у них. Что здесь, что в Англии. Ну, знаете, это примерно так же, как в Испании быть ветераном Гражданской войны. Сам не заметишь, как превратишься в этакого профессионального «почетного гостя». Жаль только, что вечно на этом не продержишься. Люди ведь в какой-то момент просто забывают о причине твоей популярности. Все вроде идет отлично, а потом хозяева вдруг задумываются: «А, собственно, с какой стати мы все приглашаем этого парня?»
— И это однажды случилось с тобой?
Он кивнул.
— Та вечеринка, на которой мы встретились, была уже, можно сказать, на излете моей славы. Поэтому я к ней и переехал — примерно полгода назад. Она могла себе позволить меня, и у нас бывали очень славные денечки!
— А какие у тебя планы сейчас?
— Думаю на некоторое время вернуться в Лондон. У меня в Лондоне друзья.
— Но родился ты в Лос-Анджелесе, не так ли?
— Мой папа был студентом в UCLA. В 39-ом он был одним из немногих студентов из Нигерии, которых война застала в Штатах. Я родился в 1944. И мать свою никогда не знал.
— Она умерла?
— При родах, вы имеете в виду?
— Да.
— Нет, мне рассказывали, что она была здоровая девчонка. Я, знаете ли, отчасти ублюдок. Но американский ублюдок.
— А воспитывались вы в Англии.
— О, да. Отец отправил меня туда сразу после войны, как только наладился транспорт. В школу я пошел там. Школа так себе, но это была «паблик скул», если вы понимаете, что это значит.
— Думаю, да.
— А в 18 я получил гражданство Соединенных Штатов. Мог бы подождать, пока не исполнится 21, но я хотел быстрее приехать в Америку. Пойти в армию — это казалось самым легким путем. Посольство в Лондоне до сих пор иногда вспоминаю с содроганием.
— А теперь возвращаетесь обратно. В Лондон.
Олтигбе допил свой стакан до дна.
— При условии, что у меня что-то будет на кармане.
— Пять тысяч баксов.
— Чудно.
— Ну ладно. Что у вас есть на продажу?
Олтигбе оглядел бар. В нем тусовалась буквально горстка людей, и никто из них не обращал на нас ни малейшего внимания. Он открыл «дипломат» и достал маленький магнитофончик. Подключил к нему пластмассовый наушник и протянул его мне. Я вставил его себе в левое ухо.
— Это только пробный вариант, старина, но, уверяю, товар в высшей степени аутентичный и стоит каждого пенни из пяти тысяч. По правде говоря, если б у меня было…
Он остановился.
— Просто послушайте.
Он нажал клавишу. Сначала ничего не было слышно, затем раздался звук телефонного звонка — не сам по себе звук, а то, что вы слышите, когда сами звоните кому-нибудь. Он прозвенел четыре раза. Потом мужской голос на другом конце сказал «Алло!» Голос звучал знакомо. Так и должно было быть. Голос был мой.
«Мистер Лукас?» — голос Каролины Эймс.
«Да». Мой голос.
«Ваш номер дали мне в офисе Френка Сайза».
«Чем я могу помочь вам?»
Я послушал еще немного, пока не стало окончательно ясно, что на пленке полностью записан мой разговор с Каролиной Эймс. Я вынул наушник и отдал его Олтигбе. Олтигбе выключил магнитофон.
— Но тут нет ничего, что бы мне уже не было известно, — сказал я.
— Так, — сказал он. — Но вся информация, о которой она упоминала в разговоре с вами… У меня есть дубликаты.
— Не подлинники?
— Боюсь, нет. Только дубликаты. Копии магнитофонных записей и ксероксы.
— И вам известно, что это?
— Само собой разумеется, я знаю, что это, и я также знаю, что они стоят намного, намного больше, чем пять тысяч долларов.
— Тогда что ж так дешево?
— Мне не понравилось, как умерла Каролина. По тому, что я слышал… Это было ужасно. Ведь так?
— Да, — сказал я. — Это было ужасно.
— Она доверила этот материал мне ради собственной безопасности. Отдала его мне сразу после того, как позвонила вам. Она сама записала свой разговор с вами. Мы действительно были очень близки, правда.
— Что ты сделал со всем этим?