Однажды, когда Ярда еще учился ремеслу, учеников повели в театр. Ярду это не особенно заинтересовало. Он думал, что там будут танцевать полуголые балерины, а увидел какого-то доктора Фауста, который отдавал душу черту. Чепуховина! Но теперь в памяти Ярды всплыла эта сцена. Этот человек хорошо жил, был счастлив, богат, любил, а в конце концов докатился до…
Ярда видит свою фешенебельную холостяцкую квартиру с передней, ванной. В жизни ему никогда не снилось такой квартиры. А к ней еще всякое другое… Нет, стоимость всего этого ему придется возместить с большими процентами. Американцы — дьявольские торгаши! Голос на дне его души, голос совести и страха… Как все удивительно устроено в этом мире: одно зло рождает другое, поддашься один раз — и вот уже тянешь целую цепь.
Есть, правда, один выход, так сказать, задняя калитка. Ярда уже много раз об этом думал. Ведь настанет же тот тяжкий день, когда он очутится на родине. При одной мысли об этом Ярда обливается холодным потом, в коленях появляется дрожь, американская сигарета становится противной на вкус. А что, если… Разве не бывает, что такой вот человек, как он, по тем или иным мотивам возвращается с повинной? Строгое наказание — это ясно, хотя Ярда не имеет понятия, сколько лет отсидки полагается за то, что он натворил. К этому еще надо прибавить и те полуоси. Правда, он мог бы кое-чем добиться смягчения приговора. Он немало знает о своих здешних «благодетелях». А все-таки какое из двух зол меньше?
Ярда почти враждебно оглядывает своих компаньонов. Им что? Они теперь сверху вниз смотрят на своего приятеля. Ведь никто из них не попал в такое положение, как он!
Вацлав отодвинул бокал с недопитым вином. Он прижал руки к животу, сгорбился и низко наклонил голову.
— Не следовало есть двух обедов. Мне плохо… — Вацлав попросил дремавшую официантку принести черного кофе.
— Для тебя лучше, если ты по два раза в день будешь насыщаться высокой моралью. — И Ярда криво усмехнулся. — Я не убийца и не грабитель какой-нибудь, не знаю, что вы от меня хотите! — вскрикнул он и резким движением стряхнул с рукава божью коровку.
— Не кричи, кто тебе это говорит? — отозвался Гонзик и с опаской оглянулся на соседний столик, но толстяк в подтяжках обнимал за шею упитанную женщину с лоснящимся носом и, блаженно зажмурив глаза, что-то шептал ей на ухо.
— А в конце концов, — тихо сказал Ярда, сосредоточенно катя по скатерти крошку к краю стола, — где написано, что эти хитрецы, — Ярда щелкнул по дорогому материалу своего костюма, — не напоролись на того, кто хитрее их самих?
Гонзик не успел вдуматься в смысл этих слов. Лицо Ярды вдруг просияло, он неуклюже встал из-за стола. В песке заскрипели быстрые, упругие шаги женщины. Соломенная шляпка, лиловое сердечко губ, приятный низкий голос.
Ярда представил своих приятелей на корявом немецком языке. Ребята смутились. Гонзик хрустнул пальцами, опустил глаза. Потом одной рукой подбоченился, а другой начал обмахиваться, наконец, явно не зная, что делать дальше, вперил взгляд в Вацлава: он вожак, пусть что-нибудь предпримет. Гонзик вдруг вспомнил жену Франца Губера, кто знает, как и почему, но с тем запасом немецких слов, который у него есть, он без особых затруднений с ней объяснялся. Дама вложила в накрашенный рот сигарету, Ярда услужливо зажег спичку, сигарета зажглась с одного боку.
— Я тебе неверна, — игриво напомнила она примету курильщиков.
Ярда удивленно посмотрел на нее. Он с тихой гордостью вспомнил тот момент, когда в первый раз увидел ее. Уже тогда он почувствовал, что она будет принадлежать ему. Счастье всегда на стороне отважных.
Анна, прищурившись, осмотрела гостей за соседними столиками.
— Что поделывает моя старая Прага? — обратилась она к Вацлаву и непринужденно закинула ногу на ногу. — Я была в ней по пути из Карлсбада в сорок первом, когда у мужа был отпуск, oh, eine entzückende Stadt![132] Когда я представляю себе, что он теперь в руках коммунистов, я прихожу в ужас. Столько в Праге исторических памятников! Наш Нюрнберг тоже кое-что из себя представлял до того, как его разбили. Он снова будет таким же, когда его возродят, но Прага… Ничего не поделаешь, это надо признать, Прага даст Нюрнбергу несколько очков вперед. Но это не заслуга красных, — рассмеялась она, при этом в уголках ее рта появились ямочки.
Гонзик ловил каждый звук ее баварского говора, он даже наконец отважился взглянуть на нее. Она, несомненно, была намного старше Ярды. На шее уже обозначились первые складки. Верхняя губа немного закрывала нижнюю, что придавало ее лицу раздраженное выражение. Гонзик скользнул взглядом по серебряной брошке на кофточке и, схватившись за очки, побледнел: в центре броши, в граненом орнаменте был вычеканен знак эсэсовцев.