Вместе с тем развитое чувство этноцентризма, присущее валбири и тиви, возникло в особых условиях, о чем речь пойдет ниже, и не может считаться типичным для аборигенов Австралии. В некоторой мере сходное чувство отмечалось у аранда, однако оно объединяло не всех членов их общности, а людей из отдельных ее частей. Так, северные аранда лишь себя считали «настоящими аранда», а всех других называли «лоритья», что означало дикари, варвары и вообще неаранда[246].
В целом сознание аборигенов определялось страхом перед неизвестностью и, следовательно, большим желанием придерживаться прежних традиций, «установленных предками». Единое самосознание объединяло, прежде всего, тех, кто считал себя связанным общими целями и интересами в настоящем, общим прошлым и общим будущим. Выше уже отмечались особенности отношения аборигенов к языку. Понимание языка сближало людей и физически, и духовно. Оно было одним из тех критериев, с помощью которых люди отличали себя друг от друга. И хот социально-культурные и лингвистические преграды, как указывалось, были слабы, хотя люди одной лингвистической группы не всегда знали друг друга в лицо и порой весьма мало могли полагаться друг на друга, тем не менее, эта «фиктивная форма идентификации», как считает Р. Берндт, помогала аборигенам ориентироваться в окружающем мире и устанавливала определенные рамки общения, препятствовавшие свободному смешению людей на сколько-нибудь широких пространствах[247].
Впрочем, осознание лингвистического и социокультурного единства было скорее относительным, чем абсолютным. По данным, собранным в Кимберли, аборигены считали соседние группы, сходные по языку, обычаям, культуре, социальной структуре и идеологии, близкородственными и называли их «дьянду». Для групп, отличавшихся по языку, культуре и другим показателям, у них имелся термин «нгаи», означавший «чужаки, враги». Контакты с нгаи происходили много реже, чем с дьянду. Они, как правило, осуществлялись на межплеменных сборищах. Отношение к нгаи было дифференцированным. Тех из них, кто жил по соседству и с кем контакты имелись, аборигены считали «би н», т. е. людьми в физическом понятии этого термина. Что же касается населения, жившего вдалеке, то аборигены сомневались в его принадлежности к разряду людей. Ясно, что понятие «дьянду» было относительным; какую бы общину мы ни взяли, все непосредственно окружавшее ее население рассматривалось как дьянду, а все жившее в отдалении — как нгаи[248]. Это-то, в частности, и ослабляло жесткость социокультурных границ, хотя и не стирало их полностью.
Характерной особенностью общественного самосознания аборигенов была его расщепленность, сегментарность, многоступенчатость. Исследования в Арнемленде показали, что аборигены относили себя сразу к нескольким разным социальным группам: к роду; к одной из двух фратрий («половин»), причем считалось, что члены разных фратрий отличались друг от друга по физическим признакам; к «мэлла», куда входило несколько связанных тотемически родов. Кроме того, мужчины признавали «своим народом» и членов материнского рода, которые в силу родовой экзогамии входили в другую фратрию[249]. Особо важное место в жизни аборигенов занимали мелкие племенные подразделения и, прежде всего, общины, причем отношения между ними в ряде случаев до некоторой степени напоминали межплеменные отношения. В частности, это относится к чувству этноцентризма[250].
Ч. Харт и А. Пиллинг отмечают, что тиви психологически воспринимали отдельные общины как «племечки» (tribelets) и идентифицировали себя, прежде всего, с ними. По словам этих исследователей, здесь имелось гораздо больше условий для возникновения сильного чувства принадлежности к общине, чем для развития племенного самосознания. Тиви «делал много как член общины, но очень мало как член племени. Лишь с появлением чужаков извне у него возникала необходимость думать и себе как о тиви, но чужаки были редкостью. В остальное время он считал себя членом общины, а общину считал своим народом и ее землю-своей страной»[251]. Примечательно, что и Б. Спенсер, не обнаружив у тиви племенного названия, с легкостью выявлял у них названия отдельных общин[252]. Даже сейчас, работая по найму, тиви стремятся трудиться вместе, прежде всего, с членами своей общины. С другой стороны, наличие сильного общинного сознания еще не дает права рассматривать в качестве этнической единицы у тиви именно общину. Ведь мало кто из тиви проводил всю свою жизнь только лишь в одной общине. Состав любой общины время от времени менялся, а некоторые люди (в особенности женщины) ухитрялись за свою жизнь поменять несколько общин[253].
247