Замедленность темпов этнического развития кочевых скотоводов уже не раз отмечалась в литературе, но и здесь предлагаемый подход может четче показать причины этого явления. Ставя перед собой такую задачу, я исхожу из того, что подобная замедленность возникла не столько в предклассовых, сколько в раннеклассовых обществах. В эпоху классообразования кочевники в социальном отношении еще едва ли существенно отставали от своих оседлых соседей, а по мнению некоторых исследователей, даже намного их опережали[475]. Напротив, известная стагнация кочевых групп за порогом классообразования может считаться доказанной. С этим связано ограничение рамок статьи именно раннеклассовыми оседло-кочевническими общностями.
Понятие кочевничества (кочевого скотоводства) не имеет общепринятой дефиниции. Одни исследователи различают настоящих кочевников, занимающихся только экстенсивным скотоводством, и полукочевников, так или иначе дополняющих это хозяйственное занятие земледелием. Другие считают такое различение условным, так как и те и другие совмещают скотоводство с земледелием, торговлей, ремеслом, караванным извозом, грабежом. Это расхождение во взглядах представляется в значительной мере плодом недоразумения, так как предметом спора является соотношение двух основных типов производящего хозяйства земледелия и скотоводства, а другие перечисленные занятия (хотя они тоже по-разному характерны для кочевников и полукочевников) в данном случае выносятся за скобки. Существование кочевых скотоводов, не знающих земледелия, — вопрос не классификации, а факта: это многие верблюдоводческие группы Аравии, монголы, калмыки, казахи-адаевцы, балханские туркмены и др. Такие общности, следовательно, — не исключение, хотя в мире все же всегда преобладало не кочевничество, а полукочевничество.
С различением кочевничества и полукочевничества связано нередко встречающееся в зарубежной литературе противопоставление друг другу ближневосточного и центральноазиатского номадизма: первого — ориентированного на рынок, второго — автаркичного. Это едва ли верно. Во-первых, речь может идти лишь о разной степени ориентации на рынок или автаркичности. Ведь само кочевое (и даже уже пастушеское) скотоводство было результатом одного из крупных общественных разделений труда[476]. Во-вторых, и тот и другой тип существовали в обоих регионах, и лишь немногим, причем совершенно другим районам мира (например, Восточной Африке), некоторыми исследователями приписывается относительно автаркичный номадизм.
В целом типологическое различие между настоящими кочевниками и кочевниками по преимуществу не настолько велико, чтобы возникла необходимость в построении двух разных моделей этнического развития. В то же время оно достаточно велико, чтобы, строя одну модель, учитывать те результаты, которые связаны с превращением преимущественно кочевого населения в преимущественно оседлое.
Типичным примером кочевнического этноса в оседло-кочевнической системе, не являющейся социальным организмом, были сахарские туареги кель ахаггар до начала XX в. Эта значительная по масштабам Сахары группа (около 10 тыс. человек) занималась почти исключительно кочевым скотоводством. Принадлежавшие ей мелкие оазисы обрабатывали издольщики негры. Поскольку земледельческая продукция была невелика, а ремесленная — и того меньше, кель ахаггар поддержи тесные обменные связи с туарегами и неграми Судана и арабами средиземноморского побережья. Не менее крупным источником получения недостающей продукции были грабительские набеги на тех, с кем не велась торговля, либо получение с них регулярной дани. В среде самих кель ахаггар существовала патриархально-феодальная эксплуатация, развитие которой тормозилось высоким удельным весом военных доходов и полупатриархальной эксплуатацией рабов-негров[477].
475
476
477
Подробнее см.: