Однако кочевническая соплеменность перестала быть даже полуавтономным этносоциальным суборганизмом: ее по-прежнему наследственные в определенной фамилии шейхи обязательно утверждаются, а то и просто назначаются королем[508]. Это скорее лишь субобщность-этникос, которая со всей определенностью может быть названа «вторичной», т. е. ассоциированной с саудийской общностью-этникосом. Она вторична по характеру и своей социально-экономической структуры уже не первобытнообщинной, а классовой, и своей инфосети. Ее внутренние инфосвязи более или менее пережиточны: генеалогические предания и другие общие сюжеты фольклора, особенности народного изобразительного искусства, остаточная диалектная специфика и т. п. Напротив, внешние инфосвязи определяются относительно широким распространением грамотности (нефтяные доходы позволили королевскому правительству развить начальное образование), саудийской духовной и светской литературы, общесаудийского (аравийского) разговорного языка. Внутренние инфосвязи редки и становятся все реже, внешние инфосвязи плотны и становятся все плотнее. Это в особенности относится к горизонтальным инфосвязям: соплеменники уже не собираются вместе, чтобы противостоять общему врагу, но зато тесно контактируют с другими саудийцами на воинских и других сборах.
Соплеменности, как это правильно подметила Т.А. Жданко[509] на материалах народов Средней Азии и Казахстана, начинают превращаться в обычные для народностей внутренние подразделения — этнографические группы генетического типа (по классификации Ю.В. Бромлея — этнические группы). Правда, этот процесс, как правило, протекал и протекает медленно. Потребовалось не меньше четырех столетий, чтобы кочевнические соплеменности, например, юрюков превратились в этнографическую группу турецкого[510], а дешти-кипчакских узбеков — в этнографическую группу узбекского народа[511].
Утрата кочевнической соплеменностью в составе сформировавшегося социального организма своего этносоциального аспекта может происходить быстрее или медленнее, определяясь интенсивностью политической централизации, внешнеполитической обстановкой и другими факторами. В Йемене кочевые соплеменности хашид и бакиль, в прошлом именовавшиеся «двумя крыльями имамата», даже в новейшее время остались крупной политической силой, и центральная власть вынуждена была считаться с их феодальной верхушкой[512]. В Афганистане только реформы 1930-1940-х годов ограничили, но до самого последнего времени также отнюдь не ликвидировали своевластие восточногильзайских, момандских и ряда других племенных ханов[513]. Но в целом этот процесс так же исторически универсален, как универсальна тенденция политической централизации в сформировавшемся и упорядоченном социальном организме. Как правило, он протекал в ходе феодальной централизации оседло-кочевнических общностей, — безразлично, в средние века, новое или даже новейшее время.
В числе факторов десоциализации кочевнических соплеменностей особое место принадлежит процессам оседания на землю. Повсюду, где существовало кочевое скотоводство, происходила и более или менее интенсивная седентаризация, сопровождавшаяся переходом от родо-племенных генеалогических связей к чисто территориальным и размыванием племенных общностей[514]. По данным переписи 1931 г., почти осевшие кочевники Северной Палестины насчитывали 22 тыс. человек и 65 «племен», т. е. в среднем 340 человек на «племя». Имелись «племена», где было всего 10–15 человек[515]. Такие же осколки племенных подразделений описаны у оседавших кочевников Иордании, Сирии, Ирака[516].
С другой стороны, также почти повсеместно протекавшие под влиянием разных факторов (засухи, налоговый гнет грабежи кочевников) встречные процессы номадизации вызывали жизни новые соплеменности-ЭСО. Они составлялись из оседлых крестьян и осколков различных полуоседлых групп, но по прошествии времени объединялись общей генеалогией и мало чем отличались от других кочевнических коллективов[517]. С конца средних веков первый из этих двух встречных процессов доминировал, но во многих регионах вплоть до новейшего времени большое значение имел и второй, поддерживавший известное равновесие между оседлостью и номадизмом в недостаточно окрепших или ослабевших социальных организмах.
509
510
512
514
516
517