— Нет, есть, — настаивает подруга, — у нее целый этаж, она очень худая, — при этом она смотрит на меня с явной неприязнью, — волосы ее были очень пушисты и, вообще, она — большая оригиналка.
Тут вдруг до меня доходит, что разговор идет обо мне.
— Послушайте, вас зовут Ева?
Она смотрит на меня и как будто тоже начинает о чем-то догадываться.
— Да, меня зовут Ева.
— Вы были на шоу у Флавии и Кори, ваша подруга — Мишель Лонг?!
— Бабетта, Бабетта! — восклицает Ева. — Так это же она и есть! — Мы все радостно хохочем, мы — старые друзья, которые не узнали друг друга только из-за того, что у меня — короткие волосы, я немного поправилась и вообще без мейк-апа. Я делаю симпатичному младенцу «тики-тики», и он тоже доволен.
— Ева? Но где же Том? Как он? Надеюсь, что вы еще вместе? Все хорошо?
Ева улыбается счастливой улыбкой матери.
— Мы всегда вместе, и у нас всегда все будет хорошо. Разве ты не узнаешь, посмотри внимательно, кто правит самолетом? — Широко загримированная женщина улыбается. Я продолжаю оставаться с явным, ничего не понимающим выражением.
— Елена, но ведь это и есть Том, только теперь его зовут Баби или Бабетта.
— Ты что, сделал секс-чендж?
Том или Баби кивает головой, самолет попадает в небольшую воздушную яму, и Ева, прижимая зарыдавшего младенца, кричит:
— Осторожно!
Через минуту — все спокойно, и Бабетта просит дать ей сигарету.
Мы приземлились с женской мягкостью, думаю, что самолетик тоже был женского пола, иначе не могло и быть. Я расцеловалась со своими подругами, и мы договорились увидеться в пять часов на коктейле у Кити.
Белоснежная вилла Кити стоит на берегу океана, меня приветствует барское благополучие и уверенный запах денег. У Кити, как и полагается, полно приживалок и приживальщиков, все они ходят в черешневых платьях, летают чайками и нюхают кокаин. Мы сидим за длиннотелым столом, как всегда, моя роль надоедлива и жалка. Я — пришелец с чужой планеты и поэтому должна ответить за все.
— Елена? — спрашивает Кити, — в коммунистическом обществе бывают вот такие ланчи? Или вы едите только икру? — Все подобострастно хихикают.
— Кити, предлагаю вам открыть ресторан «Архипелаг Гулаг». Около дверей поставьте двух советских солдат с овчарками. Каждый входящий должен накалывать на штык не меньше ста долларов. Все официанты — в костюмах заключенных. Перед гостями в металлических мисках швыряют на стол черную икру, и водка плещется в поржавелые кружки. Клиентов должны оскорблять, но без рукоприкладства. Во время обеда — мюзикл, Фрэнк Синатра поет Stalin in the Night или Berias Time.[29] Успех гарантирован, это будет самое модное снобское место, «комплекс икры» у вас исчезнет, но, к сожалению, у вас не хватит фантазии, и вы так и будете продолжать ходить из одного дорот гого бара в другой и думать, что это и есть…
— …О да, у тебя есть чувство юмора, и ты — злая налить еще вина?
— Налить, Кити, я совсем не злая, разве вам не нравится идея?
Все начинают кричать, что идея гениальная и с осени ее нужно будет осуществить.
— Как ты долетела? — спрашивает старенькая лисичка Джейс, заедая свой вопрос куском непрожаренного стейка.
— Прекрасно. Они придут к нам чего-нибудь выпить в пять часов, оказывается, мы знакомы давно, но не узнали друг друга.
— Еще бы вы должны были узнать друг друга, этот фрик[30]… Ты, конечно, знаешь, что на Wall Street он занимал довольно хорошее положение, с его мнением считались, его уважали, теперь никто не знает, как себя вести, как смотреть на эту рожу… Кити! Кити! Ты слышишь? Она может сюда прийти, я имею в виду, черт… как ее зовут?.. ну… эту кубинку, — да, Ева, но этого или эту я отказываюсь принимать, и, чтобы не было неприятностей, пойди и предупреди ее… — Все это произнес с явным возмущением корректный чистый господин — муж Кити.
Кубинская Ева пришла одна. Она старалась улыбаться через силу, светские привычки ее не подвели, и она болтала так, как будто ничего не произошло, но ее серьезные глаза с маленькими точками грусти были слишком далеки от «прекрасной погоды» или от «новой восходящей звезды Голливуда». Незаметно для окружающих, мы перекинули друг другу невидимый мостик теплоты и побежали по нему медленными глотками холодного напитка, бокалы которого мы то поднимали, то опускали на террасный стол. «Тик-так, тик-так, — говорили плетеные кресла-качалки и похрустывали, словно кусок засахаренного печенья. — Человека не поняли, человека не поняли, тик-так, тик-так…»