XII век, период царствования Комнинов, отмечен расцветом византийской культуры, движением, связанным с усилением интереса к античности.
Высокого уровня достигает философия (Иоанн Итал), историография (Никита Акоминат, Анна Комнина), филология (Евстафий Фессалоникийский). В литературе и искусстве наблюдается усиление светских мотивов.
Центральным событием умственной жизни Византии XII века стало нашумевшее «дело» Иоанна Итала, мыслителя, разграничивающего сферы философии и богословия, требующего для философии лишь метода логических доказательств. Предание его учения анафеме нисколько не смогло ослабить влияния его идей на умы современников.
Фактом большого культурно-исторического значения следует считать процесс утверждения в литературе, наряду с официальным классическим языком, народного, разговорного языка. Что касается литературы на классическом языке, к которой относятся и романы XII в., ее можно оценивать так же, как оценивается латинская литература итальянского Возрождения: произведения, которые своими античными мотивами и образами отмежевывались от церковной схоластики и способствовали формированию свободного светского мировоззрения, несомненно соответствовали прогрессивным тенденциям развития культуры.
Византийское общество XII в. — в значительной мере общество светское, отмеченное земными, светскими интересами и настроениями. Византийская историография ярко отображает жизнь этого общества, полную политического авантюризма, разнообразных интриг и любовных приключений. Светские настроения проникают и в среду служителей религии, что вызывает серьезную тревогу у руководителей и попечителей церкви.
В этой атмосфере обращение к античному любовно-авантюрному роману, попытка его возрождения представляются закономерными. Роман, однако, возрождается и развивается со многими особенностями, отличающими его от эллинистического прообраза.
Прозаический роман Евматия Макремволита «Повесть об Исминии и Исмине» значительно углубляет, развивает лирическую, романтическую линию греческого романа. Беря за образец «Левкиппу и Клитофонта» Ахилла Татия, Евматий расширяет описание страстей, любовных взаимоотношений героев, сильно упрощая его в части приключений. Героям, предметам и явлениям часто придается символический, аллегорический смысл в духе средневекового мышления[69]. Ритмизованная речь, симметричное построение предложений, широкое употребление повторений, ассонансов приближают форму романа к поэтической.
Лирический характер и почти поэтическая форма «Исминия и Исмины» свидетельствуют об отклонении от традиционных форм прозаического жанра. Закономерным выражением этого процесса представляется роман Феодора Продрома «Роданфа и Досикл», написанный уже не в прозаической, а в поэтической форме (ямбический триметр).
Роман Феодора Продрома, имитирующий в основном «Эфиопику» Гелиодора, чрезвычайно перегружен реминисценциями, цитатами из многих памятников античной и византийской литературы. Ориентация писателя на самые разнообразные в жанровом, стилистическом отношении произведения (трагедия, комедия, эпистолография, Библия, византийская поэзия и др.) не может не отразиться на художественных достоинствах романа, не породить пестроты, эклектизма в стиле произведения. Основное же противоречие в романе Продрома, это — противоречие между новой, поэтической формой романа и прозаической традицией. Продрому не удается полностью отказаться от специфичных для прозаического жанра стилистических, композиционных и других элементов, которые не соответствуют новой, поэтической форме романа.
Поэма, рожденная из софистического романа, из риторической прозы, наследует риторический стиль, весь арсенал риторических приемов. Искусство ритора преобладает здесь над поэтическим воображением. В результате старый роман в новой форме оказывается еще более искусственным и безжизненным.
Требовалось дальнейшее преобразование жанра, восстановление, в рамках поэтической формы, лирического направления, освобождение романа от книжности, риторики, оздоровление его народным и реалистическим элементом.
Такой попыткой в истории греческого романа следует считать «Повесть о Дросилле и Харикле».
Все, что известно об авторе повести, это — самые незначительные данные, которые можно почерпнуть из его произведений. Из «Монодии на смерть Феодора Продрома»[70] можно заключить лишь о глубоком почтении, питаемом Евгенианом к покойному поэту, по сравнению с которым он считает себя «противноголосым вороном». Издатель этой монодии, Л. Пти, считал Продрома учителем, мэтром Евгениана, однако, по справедливому замечанию А. П. Каждана, в монодии для этого никаких оснований нет, и вполне возможно, что Евгениан был другом, а не учеником покойного[71]. Сравнительно твердая дата биографии Никиты Евгениана определяется А. П. Кажданом по другому произведению — «Эпитафии севасту и великому друнгарию Стефану Комнину». В эпитафии, произнесенной в 1156—1157 г., Евгениан считает себя немолодым человеком. «Пользуясь гомеровским высказыванием, — пишет А. П. Каждая, — он говорит о своей невыполнимой мечте старость изгладить. Ему, следовательно, не менее 50 лет, он — сверстник Продрома».
69
С. Полякова. Из истории византийской любовной прозы. — «Византийская любовная проза», стр. 127.
70
Издано начало — L. Petit. Monodie de Nic. Eugeniane sur Th. Prodrome. — «Византийский временник», IX. 1902, стр. 452.
71
А. П. Каждан. Заметки к Никите Евгениану.— Благодаря любезности автора мы познакомились с машинописью данной статьи, публикуемой «Oesterreichischen Byzantinischen Gesellschaft».