Общих с Продромом мест в первой половине романа несравненно больше, чем во второй; отход от традиции, таким образом, ощутим даже в самом ходе повествования, в пределах нашего романа. В последних же главах Никита Евгениан освобождается не только от влияния Продрома, но и от традиционных мотивов, образов, общих мест греческого романа. Лучшие сцены романа — приход Дросиллы в деревню, гостеприимство старой Мариллиды, любовь Каллидема, встреча героев, приезд купца, счастливый конец для Дросиллы и Харикла, — трагический для Клеандра и Каллигоны — все эти сцены оригинальны и не являются имитацией ни продромовского, ни какого-либо другого эллинистического или византийского романа.
В этой связи весьма показательна неудача, постигшая Левека: имея под рукой неполную рукопись романа, обрывающуюся на седьмой главе, ученый попытался восстановить, на основании сюжетных стандартов греческого романа, дальнейшее развитие событий. Реконструкция Левека находится в полном противоречии с подлинным содержанием произведения.
Однако главное, что отличает «Дросиллу и Харикла» от предшествующих романов, это не сюжет, а стиль произведения, его оригинальная поэтика, новая концепция романа.
Судить о достоинствах и недостатках «Повести» можно лишь учитывая все своеобразие ее поэтики, исходя из принципов, по которым строится ее сюжетная и образная структура.
«Повесть о Дросилле и Харикле» — произведение ярко выраженного лирического характера. Это — развитие тенденции, наметившееся в прозаическом романе Евматия: упрощение романа в части приключений, углубление в описании любовных взаимоотношений и переживаний. У Евгениана этот лирический пафос облачен уже в более соответствующую, воспринятую у Продрома, поэтическую форму.
Левек несколько преувеличивал, называя роман Евгениана сводом отдельных лирических произведений. «Дросилла и Харикл» — произведение, главным образом, повествовательное; это, несомненно, роман в смысле применительном к греческим любовным повествованиям, но это роман видоизмененный — в соответствии с новыми эстетическими требованиями и новой поэтической формой.
Прежде всего это проявляется в композиции романа, более ясной, более последовательной, чем у Продрома[72]. Евгениан отказывается от таких сложных, восходящих к прозаической традиции, приемов, как двойное введение читателя in medias res — «рассказ в рассказе»[73]. Евгениан вводит читателя in medias res лишь в начале романа, повествуя о предыдущих приключениях героев после рассказа об их пленении парфянами. Но, представив героев романа, выяснив их отношения, дальнейшие события он развивает уже последовательно, не отвлекая внимание читателя замысловатыми интригами и перипетиями, сосредоточивая весь интерес на любовных чувствах и лирических излияниях.
Действие в романе развивается естественным образом, без вмешательства божественных сил, без фантастических ситуаций. Атмосфера реальности, отсутствие сказочных мотивов отличает роман как от эллинистических, предшествующих византийских, так и поздних византийских, так называемых рыцарских романов XIII—XV вв., а также «Дигениса Акрита». В «Повести» нет эпизодов, подобных спасению Эротом или воскрешения героинь с помощью чудодейственной травы, фантастического испытания девственности в источнике Артемиды или виновности — на огне, описанных в романах Евматия и Продрома. Покровительствующий Дросилле и Хариклу бог Дионис является им только во сне.
Евгениан в достаточной мере владеет техникой повествования, построения диалога, умеет поставить героев в живой контакт. Такой традиционный компонент греческого романа, как рассказы героев, порой слишком долгие и неоднократно повторяющиеся, у Евгениана оживляются репликами, небольшими отступлениями, напоминающими о слушателе, показывающими его реакцию, смену настроений. Реплики Харикла в ходе повествования Клеандра, неожиданное обращение к Клеандру в рассказе самого Харикла («Что с тобой? Не плачь, Клеандр» — III, 344) или его реакция на деталь в рассказе Дросиллы, когда он начинает целовать ей руки (VII, 219) — такие элементы вносят в повествование динамику, создают атмосферу живого общения персонажей.
Характерная для Евгениана склонность к конкретности и подробности, проявляющаяся, к примеру, в точном указании часа («А лишь вернулись все домой в шестом часу» — I, 207) или продолжительности действии (количество дней, проведенных героиней и юношами в скитании) интересно сочетается с откровенным игнорированием реальности, своеобразной условностью. Так, совершенно умалчивается о том, каким образом удается Клеандру петь серенаду под окнами строго охраняемой Каллигоны, или, тем более, как удается ее похитить. Заметим, однако, что все эти случаи приходятся, в основном, на традиционные, общие места греческого романа и предлагаются поэтом как нечто, само собой разумеющееся, не требующее разъяснений. К тому же ни одна из данных ситуаций не выходит за рамки правдоподобия.
72
«Этот лиризм нашего романа, — отмечает К. Свобода, — отражает, несомненно, характер писателя, однако он та же в связи со вкусом эпохи, так как и романы, написанные на народном языке, также довольно лиричны. То же самое можно сказать и о французском романе данной эпохи. Эта аналогия между византийской литературой и литературой западной должна быть объяснена, как и многое другое, не столько обоюдным влиянием, сколько параллельной эволюцией, осуществляющейся в одних и тех же условиях: античная традиция, христианство и влияние народной поэзии». — Указ, соч., стр. 197. (Перевод автора статьи).
73
У Продрома повествование начинается не с ранних приключений Родапфы и Досикла, а с сравнительно поздних — их пленения пиратами на Родосе. Предшествующие события излагаются позже, например, рассказ Досикла товарищу по плену, Кратандру. Но и это — рассказ не с начала приключений, а с прибытия героев на Родос. Первоначальные же события вставлены в него как воспоминание Досикла о его другом рассказе — на пиру у родосца Главкона.