В бытность мою в Одессе в дни предыдущей войны - в 1917 году - я получил из некоего городка Херсонской области посылку, а в ней русский перевод моего очерка "Иов", опубликованного в альманахе Бялика "Кнес<с>ет". Не прошло и нескольких дней, как я получил из того же города еще посылку, а в ней перевод моей статьи об Ахад Гааме, напечатанной в том же альманахе. С тех пор не проходило недели или месяца, чтобы я не получал перевода стихотворения или прозы от того незнакомца из провинциального городка близ Херсона, так что в конце концов мне пришлось освободить в письменном столе ящик специально для этих посылок, с которыми я просто не знал, что делать. И лишь когда я получил перевод своего стихотворения "Сидон" из альманаха "а-Ткуфа", № 2, и убедился, что зрелые полноценные стихи перевода выражают подлинник, я передал его Шолому Шварцу, который был тогда редактором выходившего в Одессе сионистского еженедельника на русском языке. Этот перевод был опубликован. Следом были напечатаны еще несколько переводов, а также фрагменты оригинальной прозы, в том числе очерк "Фих-ман как литературный критик". То было начало. Как кажется, до того она еще ничего не публиковала.
Я не помню ничего о нашей переписке. Зато я прекрасно помню тот весенний день, когда неожиданно в мой дом на берегу моря "ворвалась" светловолосая, голубоглазая девушка. Веселая словоохотливая хохотушка. Лишь тогда я понял, что это и есть "аноним" из херсонских степей, и мы в миг подружились, словно были знакомы много лет[38].
Откомментировать этот мемуар помогают архивные документы и забытые газетные публикации:
...из некоего городка Херсонской области -
это Вознесенск на Азовском море, о чем свидетельствуют адреса писем М.Б. Бернштейна.
...в альманахе Бялика "Кнес<с>ет" -
собранный Х.Н. Бяликом в годы Первой мировой войны альманах "Кнессет" увидел свет в Одессе в 1917 году, сразу после Февральской революции, когда стало возможным выпускать книги на иврите.
...перевод своего стихотворения "Сидон"... -
написанное на иврите стихотворение Фихмана "Сидон" в переводе Рахели было опубликовано в одесском сионистском еженедельнике "Еврейская мысль" (№ 51-52, от 27 декабря 1918 года). Поскольку "Еврейская мысль" стала библиографической редкостью, а напечатанный в 1918 году перевод забыт, хочется воспроизвести его заново:
* * *
Рахиль Блювштейн
...фрагменты оригинальной прозы... - опубликованный в "Еврейской мысли" (№ 39/40 от 27 сентября 1918 года, кол. 47-48) очерк Рахели о Палестине - русское слово о Стране Израиля[39]:
Мы вставали до зари. Так рано, что казалось: мгновеньем раньше и застали бы ночь врасплох, подглядели бы, подслушали ее ночные тайны. Первый взгляд - озеру. Оно спало в этот час и чуть серело в рамке сизых, тоже сонных гор.
Один берег - наш, где каждый камешек знаком. Справа, ближе к Иордану, он подымается невысоким холмом, и сколько алого маку, пестрых анемон, желтых одуванчиков празднуют на его склонах свою единственную весну! Слева, где земля ровнее, растет маленькая пальма, под которой, бывало, мечтаешь часами; одинокая, маленькая пальма, неведомо как поднявшая здесь свою венчанную голову. Там, дальше в Тивериаде, заросли олеандров, могучая, нарядная растительность, подчеркивающая щедрость юга. Другой берег - чужой, далекий. Вся ширь Генисаретского озера легла между нами и им. Высятся горы Харана, серые поутру, сиреневые днем, багряные на закате. Влекут к себе, как все потустороннее. Помню, лунной летней ночью наши лодки врезались в песок "другой стороны". Мы ступали по земле, хранящей следы ног праотца Авраама, слушали эхо, когда-то повторившее вещие слова Господни: "Wа-agаdla shmeha", взбирались на зубчатые утесы и глядели вниз в узкие ущелья, где родники поили студеной водой корни старых-старых рожковых деревьев.
Не странно ли, что нам - евреям - ставят в укор жестокость, рассудочность, серьезность в плохом смысле слова - нам, сберегшим в душе для тысячелетий видение, воспоминание, грезу о грезе?!
Как проходил день в "Кинерете"? Заря занималась, когда мы брались за работу. Нас было четырнадцать. Мозолистые руки, босые, загорелые, исцарапанные ноги, задорные девичьи лица, горячие сердца. Воздух кругом звенел от наших песен, говора и смеха. Заступы мелькали в воздухе без устали. На минутку остановишься, утрешь потный лоб краем "кефии"[40]и бросишь любовный взгляд на озеро. Какое оно было благостное. Голубое, голубое, невыразимо голубое, веющее миром, врачующее душу. Кое-где виднелись крылатые рыбачьи барки, скоро задымит крохотный катер, что раз в день перевозит пассажиров из Семаха в Тивериаду.
В полдень мы возвращались на ферму, и озеро было с нами; голубое око заглядывало в окна столовой, голубое око родимой земли.
Чем скуднее была трапеза, тем веселее звучали молодые голоса. Благоденствия мы боялись превыше всего. Мы жаждали жертвы, мученичества, вериг, которыми мы гремели бы во славу ее - родины - святого имени.
Помню, сажали эвкалипты на болотистом участке, в том месте, где Иордан прощается с Кинеретом и мчится на юг, пенясь по камням и заливая низкие берега. Опасно в продолжение целого дня дышать миазмами, и не одна из нас дрожала потом в лихорадке на своем убогом ложе. Но ни одну из нас ни на минуту не оставляло чувство признательности судьбе и работалось почти вдохновенно.
39
Пользуюсь случаем выразить глубокую признательность Рахели Мильштейн (внучатой племяннице поэтессы) за беседу и предоставленные мне материалы семейного архива, в частности вырезку с этим очерком, ивритский перевод которого без указания источника брат Рахели Мильштейн, Ури, включил в составленную им книгу (Milshtein, 1985. С. 35-37). Рахель цитирует на иврите Книгу Бытия (12:2).