Не менее политизированными получились и образы безмозглого, набитого соломой Страшилы-Австрии. От первоначальной сказки осталось немного, вышла едкая политическая сатира в духе Гулливера[84]. Досталось всем государствам Европы, а в образах летучих обезьян легко угадывались карликовые немецкие княжества.
Политизировано, но к месту, очень едко и метко. Хочется, чтобы это произведение увидело свет. Сказки для детей потом напишет, в более спокойной обстановке.
Глава 10
– Герр Смит? – Окликнули мужчину на улице.
– Он самый, – сдержанно отозвался Алекс, развернувшись и мгновенно всё поняв, – с кем имею честь?
– Не имеете! – Злобно пролаял сухопарый жандарм с оспинами на лице, глядя рыбьими глазами, – вы арестованы!
– Ордер! – Попаданец отступил на шаг назад по вымощенному тёсаными плитами тротуару, вытащив дерринджер и наставив оружие на жандармов. Рыбьеглазый аж задохнулся от возмущения, начав хватать воздух тонкими губами, покрытыми пузырьками герпеса по краям.
Напарник, немолодой здоровяк с несколько одутловатым лицом и усами наподобие велосипедного руля, молча вытащил ордер. Попаданец, бегло пробежавшись глазами, протянул здоровяку дерринджер.
– Ещё нож за отворотом сюртука, – преувеличенно любезно сказал усатому под смешки зевак, – достать?
– Мм… будьте любезны, – выдавил жандарм, нервно озираясь по сторонам. Сценка привлекла внимание прохожих, особенно момент, когда Алекс наставил оружие на служивых. Для пруссаков, воспитанных на почитании властей, подобное просто немыслимо.
– Ещё что есть? – Спросил усатый, нервно трогая усы.
– Кастет, тычковый кинжал, – охотно ответил Фокадан, улыбаясь.
– Будьте любезны, – повторил жандарм, нервно поведя шеей и дожидаясь, пока попаданец разоружится, – прошу в карету.
Чёрная тюремная карета с закрытыми окнами, внутри оказалась неожиданно комфортабельной. Алекса отпустило нервное напряжение, держащее его последние пару недель за горло, и неожиданно для себя мужчина заснул, привалившись к плечу одного из севших по бокам жандармов.
– Выходите, – после истории с нацеленным оружием, жандармы обращались с ним, как со склянкой нитроглицерина[85]. Моргая спросонья и с трудом сдерживая зевоту, Алекс влез из кареты, оказавшись в тесном дворике, окружённом высокими кирпичными стенами.
– Пройдёмте, – рыбьеглазый очень осторожно ткнул в спину, а усатый пошёл спереди, постоянно напряжённо оглядываясь.
Тесные, какие-то нарочито тёмные коридоры с обитыми металлом дверьми по обеим сторонам. В одну из таких дверей ввели Алекса, дверь тут же захлопнулась с лязгом, послышался поворот ключей.
– Следователя, как я понимаю, мне не полагается? – Громко сказал Фокадан и огляделся, не ожидая ответа.
Комнатка, метров этак в шесть квадратных, обставлена с лаконичным минимализмом. Достаточно широкие нары из досок, отполированных телами сотен постояльцев, стоящие вплотную к стене. Полка с большой глиняной кружкой и погрызенной оловянной ложкой на ней, накрытое крышкой ведро характерного вида, глинный кувшин с водой.
В стене под потолком виднеется маленькое зарешеченное окошко, которое и служит единственным источником освещения и вентиляции. На стенах отчётливо виднеется плесень и многочисленные нацарапанные рисунки, стишки, ругательства и обычные чёрточки.
Алекс тут же начал изучать наскальную живопись, чувствуя себя этнографом в экзотическом племени. Страх отсутствовал как такой, ситуация просчитана заранее, несколько недель назад.
Посылая Волшебник из страны Оз в издательства сразу нескольких государств, он ожидал ареста. Формальный повод имелся – влез в политику вопреки рекомендациям прусских спецслужб.
Другого выхода поаданец не нашёл. Возможно, не нашёл от недостатка опыта в подобных играх, или просто житейского. Но ввязываться в длительную игру против Системы желания нет. Это только в книгах одиночка может переиграть её, нагнуть под себя. В жизни за таким одиночкой чаще всего стоит другое государство, Клан или сильные покровители. Отдельных гениев не стоит учитывать, на то они и гении.
Потому принял решение просто разорвать паутину, плетущуюся вокруг. А как иначе? Длительные переговоры с людьми, которые относятся к своему слову, как настоящие джентельмены[86] просто бессмысленны. Торговля, взаимные уступки – опомниться не успеешь, как подписал бумагу о сотрудничестве и становлении внештатным сотрудником прусских спецслужб.
84
Свифт писал «Гулливера» как политическую сатиру, очень едкую и остроумную на тот момент. Со временем политика забылась, осталась только восхитительная сказочная повесть. Вообще, очень многие сказочные произведения писались с подтекстом, понятным только современникам.