Однако, чтобы развязать узел, который не смог разрубить меч, нужно тщательно изучить хитросплетение образующих его нитей и поискать в национальной истории, в характере нашей земли, в народных обычаях и традициях, откуда берут они начало[14].
Аргентинская Республика в наши дни — это та часть Испаноамерики, которая привлекает особое внимание европейских стран, не раз оказывавшихся вовлеченными в ее смуты, затянутыми в них, словно в пучину, в которой сталкиваются самые противоположные элементы. Франция едва не уступила этому влечению, но, взявшись за весла и подняв паруса, пусть и потеряв управление, смогла ценой больших усилий отдалиться и держаться на расстоянии[15]. Самые прозорливые ее политики, бросив поспешный взгляд на мощь Америки, вызывавшей на поединок великую нацию, ничего не сумели понять из того, что видели их глаза. Глядя на волны пылающей, кипящей лавы, с ревом сталкивающиеся в горниле братоубийственной войны, даже самые проницательные говорили: «Это безымянный подземный вулкан, из тех, каких множество в Америке. Скоро он потухнет», — и обращали взор в другую сторону, удовлетворенные тем, что нашли такую простую и точную разгадку социальных явлений, которые они рассмотрели лишь отчасти и поверхностно. Южной Америке в целом, и Аргентинской Республике в особенности, недостает своего Токвиля[16], вооруженного, подобно путешественнику-естествоиспытателю, барометрами, октантами и компасами и оснащенного знанием социальных теорий. Токвиля, который проник бы в глубины нашей политической жизни, словно в обширные, неисследованные и неописанные наукой земли, и открыл бы Европе, Франции, столь жадной до узнавания неизвестных сторон в жизни различных групп человечества, новый способ существования, не имеющий ясно обозначенных и изученных примеров в прошлом.
Тогда, наконец, объяснилась бы тайна упорной борьбы, раздирающей на части Республику, тогда можно было бы обнаружить отдельные элементы, составляющие неодолимые противоречия, которые сталкиваются в этой борьбе; было бы отдано должное и характеру земли, и обычаям, которые она порождает, и испанским традициям и национальному сознанию, озлобленному, плебейскому, каким его сделали Инквизиция и испанский абсолютизм, а также влиянию противоборствующих идей, которые потрясли всю общественную жизнь; варварству индейцев, с одной стороны, европейской цивилизации, с другой, наконец, демократии, освященной революцией 1810 года, и равенству, идея которого проникла глубоко, вплоть до самых низших слоев общества[17]. Такое исследование, недоступное нам пока из-за недостатка философского и исторического образования, проведенное сведущими наблюдателями, открыло бы пораженной Европе неведомый мир, политическая жизнь которого определяется жестокой, не на жизнь, а на смерть, схваткой между последними достижениями человеческого духа и наследием дикости, между многолюдными городами и сумрачными лесами. Тогда приоткрылась бы немного суть метаний Испании, этой отсталой части Европы, раскинувшейся между Средиземным морем и Океаном, живущей между Средними веками и XIX веком, соединенной с просвещенной Европой широким перешейком и отделенной от варварской Африки узким проливом; Испании, которая балансирует между двумя противоборствующими силами, то склоняясь в сторону свободных народов, то в сторону живущих под властью тирании, Испании то безбожной, то фанатичной, то конституционной, то тонущей в разврате деспотизма, то проклинающей сброшенные оковы, то, воздев руки, взывающей о возвращении ига — таков, видимо, характер и способ ее бытия. Что ж! Разве нельзя разрешить вопросы европейской Испании путем тщательного изучения американской Испании, подобно тому, как по воспитанию и привычкам детей изучаются идеи и мораль их отцов? И разве ничего не означает для Философии и Истории изучение этой извечной смуты испаноамериканских народов, этой очевидной нехватки политических и экономических способностей, из-за чего они вынуждены плыть по бурным волнам без точного направления и ясной цели, сами не сознавая до конца, по какой причине у них нет ни дня отдыха и что за враждебная длань швыряет их в роковой вихрь, влекущий вопреки собственной их воле в злоключения, которых они не в силах избежать? Разве не стоит узнать, почему в Парагвае, стране, опустошенной властью умудренного иезуитства[18], некий мудрец[19], покинув стены старинного Университета Кордовы[20], открывает новую страницу в истории заблуждений человеческого духа, запирает целую нацию в диких лесах и, уничтожая тропинки, ведущие в этот загадочный Китай, прячется сам и на протяжении тридцати лег прячет свою пленницу в глубинах американского континента, не позволяя ей издать ни одного звука; наконец, после того как он умирает от старости, смертельно устав от этой застойной жизни, устав жить, попирая покорный народ, этот народ слабеющим, едва слышным голосом может прошептать тем, кто оказался поблизости: Я все еще жив! Но сколько страданий я перенес! quantum mutatus ab illo[21] Как изменился Парагвай! Сколько ссадин и ран оставило иго на горле народа, не оказавшего сопротивления! Так разве не заслуживает изучения картина Аргентинской Республики, которая после двадцати лет внутренних потрясений и разнообразных попыток устроения, извергает наконец из своего чрева, из самой глубины своей души в лице Росаса того самого доктора Франсиа[22], только более крупного, большего масштаба и более враждебного, если только это возможно, идеям, обычаям и цивилизации европейских народов? Не обнаруживаются ли в нем та же злоба против всего иностранного, та же идея неограниченного самовластия, столь же дерзкий вызов всему миру, его осуждающему, да сверх того исконная дикость, жестокий хладнокровный характер и неодолимая воля, способная, подобно Сагунто и Нумансии[23] принести в жертву свою родину, готовая, подобно Испании Филиппа II[24] и Торквемады[25], отречься от будущего, от звания просвещенной нации. Случайность ли это, неожиданное отклонение, вызванное появлением на театральных подмостках мощного гения, подобно тому, как планеты, притягиваемые иной появившейся звездой, сходят с орбиты, в то же время не теряя притяжения центра своего движения, который потом вновь обретая преимущество, заставляет их вернуться на прежний путь? М-е Гизо[26] произнес с французской трибуны: «В Америке две партии: партия европейская и партия американская, последняя сильнее», и, когда его извещают, что французы взялись за оружие в Монтевидео, связав свое будущее, жизнь и благополучие с победой европейской цивилизованной партии, ограничивается таким добавлением: «Французы слишком любят вмешиваться в чужие дела и связывают свою страну обязательствами с другими правительствами». Благодарение Богу! М-е Гизо, историограф европейской Цивилизации, который определил новые силы, изменившие романскую цивилизацию и проник в лабиринты средневековья, чтобы показать, как французская нация становилась горнилом, в котором выплавлялся в смешении разнородных элементов современный дух, Гизо, министр французского короля, объясняет глубокую симпатию, существующую между французами и врагами Росаса, только тем, что «французы слишком любят вмешиваться в чужие дела». Другие американские народы, которые равнодушно и бесстрастно взирают на борьбу, узнав о готовности одной из аргентинских партий[27] заключить союз с любыми европейскими силами, способными оказать ей поддержку, исполненные негодования, в свою очередь восклицают: «Эти аргентинцы слишком дружны с европейцами!» А тиран Аргентинской Республики довершает эту фразу и придает ей официальный характер: «Предатели Америки!» «Верно, — повторяют все, — предатели, точное слово!» Да, — говорим мы, — это точное слово, мы предатели Америки испанской, абсолютистской, варварской! Вы никогда не слышали слова дикарь? — оно витает над нами.
14
Здесь Сармьенто дает одну из формулировок своего раннепозитивистского метода изучения индивидуальности нации; с его исканиями связаны почвеннические теории «аргентинской сущности» в литературе и философии Аргентины XX в. Главный фактор, определяющий характер истории, для Сармьенто — «почва» («suelo»), которая порождает соответствующий тип национального человека.
15
С 1838 г. начался конфликт Росаса с Францией. Французский флот в 1838—1840 гг. блокировал Буэнос-Айрес, оказывая поддержку унитариям, укрепившимся в Монтевидео. Формальным предлогом для блокады послужил отказ Росаса не привлекать французов, живших в Буэнос-Айресе, к воинской службе, от чего были освобождены подданные Англии. Все действия Франции, конкурировавшей с Англией за влияние в Ла-Плате, преследовали своекорыстные колониалистские политико-экономические интересы. Блокада Буэнос-Айреса со стороны Франции и Англии продолжалась до 1850 г., когда обе страны возобновили отношения с Росасом.
16
17
Программа руководителей Майской революции 1810 г., положившей начало освободительной войне против власти Испании в Южной Америке, под влиянием идей американской революции 1776 г. и Великой французской революции 1789 г. отличалась особой приверженностью республиканизму и демократии. См.:
18
В XVII в. территория Парагвая была отдана испанской короной под контроль ордена иезуитов, создавших здесь своего рода «теократическое государство», жившее согласно установлениям, разработанным орденом. Социально-экономическая и бытовая жизнь коренного населения, индейцев гуарани, объекта эксплуатации и религиозно-просветительской деятельности ордена, отличалась скрупулезной регламентированностью и суровостью. См.:
19
Имеется в виду Гаспар Родригес де Франсиа (1766—1840), видный деятель освободительной Войны за независимость от Испании, диктатор Парагвая в 1814—1840 гг. В его деятельности переплелись просветительские и республиканско-демократические тенденции с традициями колониального авторитаризма. Обеспечил независимость страны, установив суровый режим изоляции от сношений с другими государствами и подавляя всякое инакомыслие. См.:
20
Университет Кордовы, основанный на территории Аргентины в XVII в. орденом иезуитов, стал в начале XIX в. важнейшим просветительским центром Южной Америки. Из его стен вышло большинство руководителей Войны за независимость Ла-Платы от Испании; его закончил и Г. Родригес де Франсиа. Говоря об этом, Сармьенто хочет подчеркнуть, что характер и деятельность Франсиа отмечены духом нетерпимости и авторитаризма, свойственных иезуитам.
23
Древние испанские города; Сагунто — в провинции Валенсия, Нумансия — в верхнем течении реки Дуэро; прославились героическим сопротивлением римским войскам под командованием Сципиона Африканского Младшего (185 — 129 гг. до н. э.).
24
26