Но в случае с почитанием «святых мощей» принцип веры определяет святость. Вопросы подлинности не стоят столь остро, как в случае с останками национальных исторических героев.
В 2006 г. вся страна стала свидетелем рождения новой фальсификации — обретения останков символа «романовской народности» и антипольского патриотизма Ивана Сусанина. Приметой времени стало использование в «опознании» новейших комплексных методик, занимающих передовые позиции в современной исторической науке.
Общество испытало настоящий «культурный шок» после обнародования результатов археологического и судебно-криминалистического исследований.
Этот стресс усиливал целый ряд обстоятельств, и прежде всего устойчивое представление о том, что Сусанин завёл коварных поляков в болото (другая версия — в непроходимую чащу) и погиб там вместе с ними. Точнее, несколько раньше их. Вспоминаются строки Кондратия Рылеева:
Эпический вариант этой трактовки представлен в опере М. И. Глинки «Жизнь за царя» и массе литературно-поэтических опусов о костромском Горации[607].
Неудивительно, что чувство восторга смешивалось в умах наших сограждан с чувством недоумения: если герой сгинул вместе с поляками в непроходимой трясине, то откуда взялись останки?
Ситуация осложняется тем, что в наши дни далеко не все почитатели истории убеждены в реальности подвига Сусанина. Красивый и актуальный для первой половины XIX столетия миф об Иване Сусанине прожил, не привлекая внимания критиков, не более шести десятилетий[608]. В начале же 1862 г. (год миллениума призвания Рюрика, которое тогда трактовалось в качестве начала Российского государства) в февральском номере «Отечественных записок» появилась статья Н. И. Костомарова «Иван Сусанин».
Конечно, для не прошедших суровую школу постмодернизма современников Николая Ивановича его выводы стали жестоким ударом. Для нас, ныне живущих, заключения крамольного историка не кажутся чересчур радикальными: «Страдание Сусанина есть происшествие само по себе очень обыкновенное в то время. Тогда козаки бродили по деревням и жгли и мучили крестьян… Могло быть, разбойники, напавшие на Сусанина, были такого же рода воришки, и событие, столь громко прославленное впоследствии, было одним из многих в тот год. <…> Могло быть, однако, что в числе воров, напавших на Сусанина, были литовские люди, но уж никак тут не был какой-нибудь отряд, посланный с политической целью схватить или убить Михаила. <…> Таким образом, в истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находился новоизбранный царь Михаил Федорович — это остается под сомнением...»[609]
607
В 1805 г. в журнале «Друг просвещения» появились такие неказистые вирши графа Д. Хвостова:
Эти стихи были предпосланы едва ли не первой публикации о подвиге И. Сусанина в отечественных СМИ. Рассказ о самопожертвовании костромского крестьянина написал известный русский просветитель М. М. Херасков, и вышел он под названием «Русский анекдот». См.: Херасков М. Русский анекдот // Друг просвещения. 1805. № 1. С. 28.
608
Велижев М., Лавринович М. «Сусанинский миф»: становление канона // Новое литературное обозрение. 2003. № 63. Авторы связывают происхождение основных постулатов мифологического канона с упомянутым очерком М. М. Хераскова и историческим сообщением С. Н. Глинки, опубликованным в № 10 «Русского вестника» за 1810 г.