Между тем в трудах, создающихся в урало-поволжском (татаро-башкирском) или столичном пространстве, эта фигура служит как примером провокации, предательства и стяжательства, так и иллюстрацией тех методов, которыми царское правительство боролось с прогрессивными стремлениями мусульман России. Эта интерпретация основана на том факте, что М.-Б. Хаджетлаше действительно сотрудничал со структурами МВД, являясь издателем журнала «Мусульманин» (Париж, 1908, 1910–1911) и газеты «В мире мусульманства» (СПб., 1911–1912), атакже на том обстоятельстве, что в зависимости от читательской аудитории он не избегал писать как за, так и против мусульман[625].
Сами различия социальной памяти об этой фигуре, восходящие к различиям восприятия Ахметукова-Хаджстлаше в соответствующих регионах ещё при его жизни, характеризуют особенности нациестроительства в северокавказском (где особенно акцентировалась этническая составляющая национальной идентичности) и татарском (где в конструировании нации существенная роль отводилась исламу) узусах[626]. И в том и в другом случае речь идёт, разумеется, о способах создания образа этого персонажа. Наиболее интересными в контексте использования (и пользы) фальшивок нам представляются пути конструирования образа «самобытного национального писателя» в адыгском литературоведении.
Первое. Биографическая реконструкция в ахметуковедении основывается в важной своей части на одной из автобиографий, придуманной себе Ахметуковым и представляющей, по существу, один из его литературных текстов. Таких автобиографий им было придумано несколько — в зависимости от ситуации и адресата, каковому предназначалась соответствующая история его жизни. Ахметуковедение между тем берёт на вооружение лишь раннюю. Таким образом, оно оказывается основанным на таком поддельном тексте, который, хотя и служит прославлению не коллективных славных предков, а предков индивидуальных (не менее славных), обретает через фигуру «национального писателя» общенациональное измерение.
Второе. Интерпретация литературного творчества Ахметукова как творчества, отвечающего национальным традициям, игнорирует вторичность его писательства, основанного преимущественно на воспроизведении образа кавказца и Кавказа вообще, сложившегося в русской литературной традиции. Разумеется, влияние русской классической литературы (наряду с другим вскрываемым источником творчества писателя — адыгским фольклором) в ахметуковедении признаётся, причём как черта позитивная; одновременно подчёркивается самобытность и оригинальность автора в переработке этих влияний. Однако характер этой переработки напоминает скорее преобразования кавказской темы в массовой, а то и лубочной литературе[627]. По существу, ахметуковедение вслед за своим героем заимствует из совокупности таких ориенталистских образов и идею, и сам способ интерпретации «границы», разделявшей собственно «русское» пространство (пространство метрополии) и Кавказ. Одновременно, увиденная таким образом граница и служит созданию, отграничиванию, национальной литературы, какой она предстаёт под пером Ахметукова.
Третье. Зачастую встречающееся игнорирование (намеренное или нет) фактов, которые содержатся в источниках, известных исследователям-ахметуковедам, включает отрицание (а то и замалчивание) одной из двух версий происхождения писателя. Скорее всего, по происхождению он был евреем, Григорием Яковлевичем Этингером, примерно в 17 лет крестившимся вместе с семьёй в православие[628]. Основываясь на идее общего происхождения, нациестроительная парадигма — и отвечающее ей создание национальной культуры — требует непременного совпадения этничности своего героя с этническим «субстратом» конструируемой нации, его принадлежности к «своим». Между тем национальные «бестселлеры» отнюдь не всегда создаются людьми, к таковым принадлежащими. Более того, даже формирование идентичности внутри соответствующего «национального» пространства может не быть обязательным: Ахметуков-Хаджетлаше, росший в Тифлисе и Одессе, не многие годы жил на Северном Кавказе (среди аналогий первым вспоминается младший современник Хаджетлаше — азербайджанский писатель Курбан Саид, создавший в 1930-х гг. национальный шедевр, повесть «Али и Нино», в действительности — Лев Нуссимбаум, бакинский еврей, эмигрировавший в Германию; отмечу, однако, что он вырос на той же бакинской почве, к какой принадлежал как Курбан Саид[629]).
625
Первым исламоведом, обратившимся к фигуре М.-Б. Хаджетлаше, был Л. И. Климович (Климович Л. И. Ислам в царской России. М., 1936), продолживший в контексте истории мусульман России разоблачения, начатые В. В. Воровским (Боровский В. В. В мире мерзости и запустения // Сочинения. Т. 3. М.; Л., 1933. С. 393–419) в связи с деятельностью Хаджетлаше в Швеции на последнем этапе жизни. Заявляя себя борцом с большевиками Хаджетлаше создал там «Лигу за восстановление империи», совершил ряд убийств, был арестован, приговорён в 1919 г. к смертной казни, заменённой пожизненным заключением, и умер в стокгольмской тюрьме в 1929 г. См. также: Нафигов Р. И. Наш Тукай: Новые страницы из жизни поэта. Казань, 1998; Хайрутдинов Р. Р. Мир Ислама. 1912–1913 // Мир ислама. Казань, 1999. № 1. С. 3–24; Ямаева Л. А. «Мусульманский Азеф», или Миф о российском панисламизме в свете архивных материалов // Археография Южного Урала. Уфа, 2001; Она же. Мусульманский либерализм начала XX века как общественно-политическое движение: по материалам Уфимской и Оренбургской губерний. Уфа, 2002; Амирханов Р. У. Татарская дореволюционная пресса в контексте «Восток-Запад» (на примере развития русской культуры). Казань, 2002; Арапов Д. Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII — начало XX в.). М., 2004; Исхаков С. М. Российские мусульмане и революция (весна 1917 г. — лето 1918 г.). М., 2004. Примеры северокавказских трактовок деятельности Хаджетлаше см.: Хакуашев А. Х. К вопросу об идейных позициях М. Хаджетлаше и журнала «Мусульманин» // Общественно-политическая мысль адыгов, балкарцев и карачаевцев в XIX — нач. XX в. Материалы конференции 28–29 марта 1974 года. Нальчик, 1976. Подробнее см.: Бессмертная О. Ю. Мусульманский Азеф, или «Игра в Другого»: метаморфозы Магомет-Бека Хаджетлаше // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 9 (в печати).
626
Сопоставляя поэму М. Ю. Лермонтова «Хаджи Абрек» и одноимённый рассказ Ю. Кази-Бека (Ахметукова), З. Я. Хапсироков отмечает, что в поэме «образы героев приподняты, романтизированы, [а] в рассказе, напротив, приземлены, приближены к реальной действительности». Исследователь приходит к выводу, что «поэт пользуется романтическим принципом типизации, [а] прозаик — реалистическим». Вот сопоставляемые строки. Лермонтов: «Они лежали, костенея, / Два друга с виду — два злодея!/ Быть может, то одна мечта, / Но бедным странникам казалось, / Что их лицо порой менялось, / Что все грозили их уста. / Одежда их была богата, / Башлык их шапки покрывал: / В одном узнали Бей-Булата, / Никто другого не узнал». Кази-Бек: «Лица их исказились от злобы, и трудно было признать их трупы. Только по башлыку узнали Бей-Булата» (Хапсироков З. Я. О художественных истоках творчества… С. 74–75.) Образы у Кази-Бека, конечно, снижены, но мне представляется, что это не «реалистическое» снижение, а натурализация картины смерти и, попросту говоря, лаконичный прозаический пересказ поэмы. Между тем, доверяя авторскому комментарию, исследователи-ахметуковеды считают, что рассказ Кази-Бека и поэма Лермонтова независимо друг от друга восходят к одному и тому же источнику — рассказу учителя нашего автора, муллы Хаджи-Омара (о нём см. ниже): Хапсироков З. Я.
628
После публикации труда Р. Х. Хашхожевой «Кази-Бек Ахметуков: жизнь и творчество» в ахметуковедении принято считать, что Ахметуков был усыновлён Этингерами, когда 10–12-летним мальчиком вернулся в Россию из Турции. Не говоря о прочих обстоятельствах, заставляющих меня сомневаться в этом, отмечу, что законы того времени разрешали евреям усыновлять только евреев, но не лиц других конфессий. Я признательна Л. Прайсману за это указание.
629
Reiss Т. The Orientalist: Solving the Mystery of a Strange and Dangerous Life. N.Y., 2005.