Вероятно, Н. И. Костомаров сознательно эпатировал учёную публику и понимал, какая последует реакция вслед за его публикацией. В автобиографии он написал: «Дело было в том, что я, руководствуясь источниками, указал на такие черты в личности Димитрия Донского, которые противоречили сложившемуся о нём и ставшему как бы казённым мнению как о доблестном и храбром герое княжеских времён. Против меня поднялась целая буря патриотического негодования»[681].
Уже прославившийся ранее непатриотичными выводами в отношении личности Ивана Сусанина[682], Костомаров вновь навлёк на себя обвинения в недостатке патриотизма и в злонамеренности его методики освещения важнейших событий русской истории. Историк воплотил в этом исследовании собственное кредо: никто не лишен недостатков, люди — существа противоречивые, и право историка изображать их личности во всей совокупности черт характеров, невзирая на то, кем были эти личности для современников и потомков.
Важнейший свой методологический принцип Костомаров охарактеризовал так: «В важных исторических событиях иногда надобно различать две стороны: объективную и субъективную. Первая составляет действительность, тот вид, в каком событие происходило в своё время; вторая — тот вид, в каком событие напечатлелось в памяти потомства. И то и другое имеет значение исторической истины: нередко последнее важнее первого. Так же и исторические лица у потомков принимают образ совсем иной жизни, какой имели у современников. Их подвигам даётся гораздо большее значение, их качества идеализируются: у них предполагают побуждения, каких они, быть может, не имели вовсе или имели в гораздо меньшей степени. Последующие поколения избирают их типами известных понятий и стремлений»[683].
Этот посыл Н. И. Костомаров блестяще иллюстрировал разоблачением официальной легенды о Сусанине, доказав, что, произвольно трактуя тот или иной документ, можно сильно удалиться от истины. Но, к сожалению, источниковедческое мастерство отказало Николаю Ивановичу в его изыскании о Куликовской битве. Уязвима была сама источниковедческая аргументация историка, на что и указал М. П. Погодин, привлёкший те же источники, иначе их интерпретировав. Сегодня, имея уже иные возможности и иную совокупность сведений, мы можем снисходительно хихикать над нашими великими предшественниками, с пеной у рта спорившими об интерпретации легендарных известий поздних источников. Но едва ли это правильно. Кстати, сам Костомаров впоследствии пришёл к выводу, что в случае с Куликовской битвой не стоило так доверять спорному отрывку летописи. Сомнения и терзания историка забылись, а его оригинальная интерпретация событий Мамаева побоища, как видим, продолжает свою жизнь в новейших «древнебулгарских летописях».
Не исключено, что «ДТ» — подделка совсем недавняя, т. к. некоторые пассажи отдают ни с чем не сравнимым этнопассионарным винегретом Л. Н. Гумилёва. Подобно «последнему евразийцу», увековеченному в памятнике на Петербургской улице в Казани, авторы «Казанской истории» в кратком отрывке разворачивают захватывающую солянку из разновременной смеси народов, этносоциальных групп, частных мотиваций групповых действий и глобальных последствий, вытекающих из «личной неприязни». Правда, если это так, то и гумилёвские построения были освоены автором «Казанской истории» строго в соответствии с современным национальным интересом Великой Булгарин. Забавно читать о генетической неприязни булгар к ногаям, особенно если принять во внимание, что это самоназвание у последних возникло уже после Куликовской битвы и связано с именем Едигея.
682
Костомаров Н. И. Иван Сусанин // Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. М., 1863. Т. 1. Полемику с Н. И. Костомаровым см.: Погодин М. П. Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями. М., 1874; Дорогобужинов М. Ещё отповедь г-ну Костомарову по поводу статьи «Правда о Сусанине» // Русский архив. М., 1871. № 9; М., 1872. № 10.