Фарсалия, или Поэма о гражданской войне [Репринтное воспроизведение текста издания 1951 г.]

лавры. 145 Все же загнал ее в храм, несмотря на все колебанья,
Жрец. Но далеких боясь алтарей потаенных святилищ,
В первом приделе она рокового храма осталась
И, притворись божеством, ведет со спокойною грудью
Четкую речь, и голос ее не бормочет в смятеньи,
150 Изобличающем дух вдохновенный священным безумьем.
И оскорбляет вождя, еще больше — треножник и Феба
Ложью вещаний своих. То не трепетный звук восклицаний,
Голос, способный собой заполнить всю глубь подземелья,
Здесь не колышется лавр на растрепанных яростно космах, —
155 И недвижим святилища свод, и спокойная роща
Ясно о том говорят, что дева ввериться Фебу
Остереглась. Во гневе поняв, что треножники немы,
Аппий сказал: — «И от нас, нечестивица, грозную кару,
И от богов понесешь, которых ты здесь обманула, —
160 Если сейчас не сойдешь в пещеры и если не бросишь
Так от себя говорить — знакомая с бедами мира».
В ужасе дева тогда к треножнику кинулась; жрицу
В сумрак пещер отвели, и там ее грудь против воли
Бог посетил и вдохнул в пророчицу дух тех утесов
165 Неистощенный в веках; и вот киррейскою грудью
Феб, наконец, завладел, — дотоле фебадой полнее
Он не владел никогда, — изгнал ее прежние мысли
И человеку велел уступить божеству свое место
В этой груди. Безумьем полна, неистово мчится
170 Вдоль по пещерам она с волосами, вставшими дыбом,
Феба венки и повязки трясет, с затуманенным мозгом
Кружится в храме пустом, по пути опрокинув треножник,
Пышет палящим огнем, в своем неизбывном смятеньи
Гневного Феба неся. И не только бичом и стрекалом[417]
175 Жрицу ты, Феб, возбуждал и пламенем жег ее недра,
Но и узду наложил, ибо надо не столько вещать ей,
Сколько грядущее знать. Все столетья слились воедино,
Много веков тяготит несчастную грудь, вереница
Многих событий пред ней, и выходит на свет из потемок
180 Будущих дел череда, и, голоса требуя, судьбы
Борются; знает она и первый день, и последний
Мира, и моря предел, и число всех песчинок на свете.
Как и вещунья из Кум в Эвбейском[418] своем заточеньи
Многим народам служить вдохновеньем своим не желая,
185 Выбрала гордой рукой из великого скопища судеб
Римскую только судьбу. Так страдает, исполнена Феба,
И Фемоноя, пока, ища между судеб важнейших,
Аппий, тебя наконец, вопрошатель сокрытого бога,
Вместе с судьбиной твоей, в кастальской земле не находит.
190 Бешенства пена тогда на устах показалась безумных,
Стон прозвучал, возопила она, прерывая дыханье:
Мрачное тут пронеслось завыванье в пустынных пещерах, —
Голос последний звенит уже усмиренной вещуньи:
«Римлянин, ты избежишь опасностей войн смертоносных,
195 Много беды испытав, и один успокоишься с миром
Ты на эвбейской земле, в глубине котловины обширной».
Тут она смолкла совсем — уста Аполлон заградил ей.
Вы, о судьбы сторожа, треножники — таинство мира,
Ты, о Пеан, кто в правде могуч, от кого не скрывают
200 Боги грядущих годин, — почему же открыть ты боишься
И убиенных вождей, и последние дни государства,
Гибель царей и десятки племен, что в крови гесперийской
Смерть отыскали свою? Разве боги еще не велели
Быть беззакониям тем, и рок еще не решился
205 Суд над Помпеем свершить, но досель сомневаются звезды?
Или молчишь для того, чтоб судьба совершилась вернее,
Чтобы вновь рухнула власть под мечами мстителей-Брутов[419],
Злом воздающих за зло?.. Но вот пророчица, грудью
Выломав дверь алтаря, из раскрытого храма умчалась.
210 Не покидал ее бог, продолжалось ее исступленье,
Ибо она не сказала всего. Одичалые очи
Кверху подъемлет она, блуждая по небу взором;
Попеременно лицо то гнев выражает, то робость:
Алое пламя уста и багровые щеки ей красит:
215 Но, не от страха бледна, сама она ужас внушает,
Не успокоится в ней ни на миг утомленное сердце;
Но, как пучина морей после ярости долгой Борея
Стонет, хрипя, — так пророчицы грудь вздымается часто.
Вот возвращается вновь она от священного света
220 К зорям обычным, и тут ее тьма[420] густая объемлет.
Влил в ее недра Пеан стигийскую Лету, желая
Тайны богов отобрать. Тогда из груди ускользнула
Истина, будущий мир возвратился к треножникам Феба;
В чувство придя, умирает она. Но смерти соседство,
225 Аппий, тебя не страшит, ты двусмысленной речью обманут;
Хоть тебе знать не дано, кто будет властителем мира,
Хочешь в надежде пустой завладеть ты эвбейской Халкидой.
Горе, безумец! Никто, кроме Смерти, не может ручаться

417

Стрекало — острая палка, которой погоняли животных.

418

Эвбейском, — так как Кумы были основаны выходцами из города Халкиды на острове Эвбее.

419

Мстителей-Брутов. Упоминание о свержении царской власти при содействии Брута в 510 г. до н. э. является намеком на убийство Цезаря Марком Юнием Брутом и его сообщниками в 44 г. до н. э.

420

Тьма (tenebrae) — здесь, как часто у Лукана, значит обморок (ср. III, ст. 735).