Действия — а точнее, бездействие — полиции и судов, в целом следовавших линии, определяемой боннскими политиками, только поощряли дальнейший разгул неонацистов. Группа ультраправых, руководимая главой отделения «Республиканцев» в Циттау, атаковала хостел, где проживали украинские дети, страдавшие от лучевой болезни после чернобыльской катастрофы. Ещё более вопиющий случай произошёл в берлинском районе Тиргартен, где группа неонацистов схватила польского туриста и отрезала ему садовыми ножницами треть языка. За травмой последовало оскорбление, когда частично лишившийся языка поляк получил от госпиталя, сделавшего ему срочную операцию, весьма большой счёт за услуги[604].
«Нам говорят о европейской цивилизации, но все, что я вижу здесь, — это варварство», — заметил один из африканских борцов с расизмом, проживающих в Германии. Ситуация ухудшилась до такой степени, что впервые со времён Второй мировой войны иммигранты начали покидать Германию, чтобы найти убежище в других государствах. Верховный суд Великобритании, страны, не замеченной в проведении либеральной иммиграционной политики, привлёк к себе внимание решением предоставить убежище беженцу из Судана, опасавшемуся за свою жизнь в случае отправки его обратно в Германию. Голландия также распахнула двери перед иностранцами, изгоняемыми из Германии. Остававшиеся на территории фатерланда лица, прибывшие в страну в поисках убежища, подвергались сомнительным процедурам, напоминавшим расистские практики Третьего рейха. Новые правила, принятые Министерством внутренних дел Германии, предписывали лицам, не являвшимся гражданами ЕС или США и обращавшимся с просьбой о виде на жительство, пройти измерения черепа и носа. Официальные опросники для иммигрантов содержали специальный вопрос о форме носа. Немецкая форма носа обозначалась «нормальной», а всем «ненормальным» формам приписывались соответствующие условные обозначения[605].
По мере того как росло число нападений на иностранцев, участились и антисемитские преступления. В 1992 году неонацистские вандалы забросали бутылками с зажигательной смесью «еврейские бараки» в концентрационном лагере Заксенхаузен. Это было всего лишь одно из 80 осквернений, произошедших в том году. Всплеск преступлений, вызванных ненавистью к евреям, происходил на фоне латентного антисемитизма, сохранявшегося в немецком обществе. После Второй мировой войны респектабельным немцам было «некошерно» открыто высказывать подобные настроения, поэтому «козлами отпущения» стали другие национальные меньшинства. Однако это табу также рухнуло вместе с Берлинской стеной. Опрос общественного мнения, проведённый в 1991 году журналом «Шпигель», показал: 62% немцев полагали, что лучше будет «подвести под прошлым черту» и «не говорить так много о преследованиях евреев». Другое исследование, проведённое на следующий год, показало, что 36% немцев были согласны с утверждением, что «евреи обладают слишком большим влиянием в мире»[606].
Когда в Германию начали прибывать еврейские беженцы из Советского Союза, министр внутренних дел Баварии Эдмунд Штойбер рекомендовал оставить в Германии только тех, у кого там проживали члены семьи. Редакционная статья в газете «Frankfurter Rundschau» оценила предложение Штойбера как «неприличную сатиру», принимая во внимание тот факт, что большая часть немецких евреев систематически уничтожалась нацистами[607]. Те из них, кто пережил войну, оставшись в Германии, все равно рассматривались как евреи, а не как немцы. Это имело под собой юридическую основу, восходящую ещё к Третьему рейху. По немецким законам, определяющим гражданство по этническому принципу, а не по рождению или проживанию на территории Германии, немецкая и еврейская кровь различаются между собой. Одержимость «немецкой кровью» снова вышла на первый план, когда помощники канцлера Коля, включая и министра здравоохранения, потребовали прекратить использование «иностранной крови» в немецких клиниках[608].
Сам канцлер также не брезговал использованием антиеврейских предрассудков, если это было необходимо для завоевания критически важных голосов избирателей. В марте 1992 года Коль встретился в Германии с покидавшим свой пост президентом Австрии Куртом Вальдхаймом. Это был первый визит бывшего генерального секретаря ООН в западную страну после произошедшего шестью годами ранее разоблачения участия Вальдхайма в чинившихся немцами в годы войны расправах на Балканах. Когда несколько еврейских организаций выразили своё неудовольствие визитом, Коль оборвал их, заявив: «Я ни в чьих советах не нуждаюсь»[609].
604
605
Igal Avidan, «African candidate seeks to make history»,
606
Цитируется в Fisher,
607
Тот факт, что в Федеративной Республике проживало 40 тысяч евреев, совершенно очевидно, не радовал некоторых влиятельных немцев. Ганс Кляйн, официальный представитель Гельмута Коля, обвинял «международное еврейство» в смене маршрута канцлера при посещении им Польши. (Кляйн также высоко оценивал вклад войск SS в защиту фатерланда.) С дополнительными жалобами выступил отец Генрих Базилиус Штрейтхофен, личный капеллан Коля, заметивший: «Евреи и поляки — крупнейшие эксплуататоры немцев». Явный антисемитизм просматривался и в предвыборных плакатах Христианско–демократического союза во Франкфурте. На них говорилось о еврейских корнях кандидата от партии «зелёных» Даниэля Кон–Бендита: «Должен ли Кон–Бендит руководить нашей родиной?» В феврале 1993 года ратуша в Бад–Херсфельде, а также дом мэра — социал–демократа были расписаны антисемитскими лозунгами, после того как местное отделение ХДС распространило антисемитскую листовку.
608
609
John Tagliabue, «Waldheim Is Given Welcome by Kohl»,