Многие ведущие мыслители Консервативной революции одобряли геополитический союз с большевистской Россией. Эту страсть разделял и Йозеф Геббельс — молодой политический подстрекатель, ставший лидером ориентированного на Восток крыла нацистской партии. Геббельс хвалил Советский Союз, называя его «союзником, данным самой природой, чтобы противостоять дьявольским искушениям и коррупции, надвигающимся с Запада». Однако договор о ненападении, заключённый Гитлером и Сталиным в августе 1939 года и с энтузиазмом встреченный в кругах прусских офицеров, на деле оказался лишь временной передышкой[197].
Несмотря на предупреждения своих военных советников, Гитлер ввязался в войну на два фронта. По иронии судьбы значительная часть оружия, сравнявшего с землёй советские города в годы Второй мировой войны, была произведена на советских фабриках в рамках договора, заключённого в Рапалло. Сталинградская катастрофа лишний раз напомнила многим ветеранам Третьего рейха справедливость указания Бисмарка на то, что Германия не должна позволять своим интересам конфликтовать с интересами России. Такой же точки зрения, вне всякого сомнения, придерживались генерал–майор Отто–Эрнст Ремер и руководители Социалистической имперской партии.
Вспоминая о Рапалло, до сих пор остающемся примечательным символом и лозунгом в германо–российской дипломатии, Ремер подчёркивал, что национальные интересы Германии требуют договора с Востоком, на этот раз на основе советских предложений от марта 1952 года. Парадоксально, но жёсткая просоветская позиция Ремера могла сыграть на руку тем немецким националистам, которые склонялись в пользу сотрудничества с Западом, пока им удавалось получать от Соединённых Штатов политические уступки.
Одновременно с тем, как угроза нового Рапалло бросала тень на американские планы по ремилитаризации Германии, Аденауэр осуществлял нажим на Верховного комиссара Макклоя с целью достичь дополнительных компромиссов в ходе обсуждения всеобъемлющего договора, который должен был гарантировать независимость Федеративной Республики. «Время работает на нас, — заявил канцлер группе своих ближайших сподвижников в Бонне. — Требование американцев создать немецкую армию рано или поздно заставит западные державы уступить нашим требованиям»[198].
Макклой патологически боялся, что Западная Германия выйдет на нейтральную орбиту, если он отклонит просьбы Аденауэра. Поэтому он сдался практически по всем пунктам. Так называемый «Общий договор» был подписан в мае 1952 года. В нем предусматривались полномочия Бонна в области внутренней и внешней политики. Со своей стороны, Аденауэр согласился усилить силы обороны Европы 12 дивизиями. Суверенитет Западной Германии, до некоторой степени ограниченный старыми привилегиями союзных держав и новыми обязательствами перед НАТО, вступил в силу тремя годами позже.
Пользуясь вновь обретённой свободой, Бонн вскоре принял закон, позволяющий бывшим членам SS вступать в армию Западной Германии в звании, какое было у них в годы Второй мировой войны. Глава Общества взаимопомощи (HIAG) Курт Мейер (по прозвищу Танк, Kurt «Panzer» Meyer) с энтузиазмом встретил позднее признание. «Да, друзья, — заявил он на встрече ветеранов SS, — эта Федеративная Республика — действительно наше государство». Бундесвер, как была названа новая армия, возглавлялся во многом теми же генералами, которые сделали свою карьеру в гитлеровском вермахте. Ветераны войны и бывшие нацисты получили щедрые государственные пенсии, а промышленники (включая делового партнёра Скорцени Вилли Мессершмитта) — щедрые контракты на производство оружия для НАТО и западногерманских военных. Само существование в ФРГ оружейной промышленности было тщательно охраняемой тайной на протяжении всех 1950‑х и 1960‑х годов [199].
197
Peter Fritzsche,