Отказ же от вдалбливаемых десятилетиями постулатов (будто общественное сознание всегда определяется общественным бытием и не может само решительно воздействовать на бытие; что характернейшее и наиважнейшее в истории — борьба классов, а смена общественно-экономических формаций — обязательный ход исторического развития) воспринимался многими первоначально как свидетельство того, что у исторической науки вообще нет фундаментальных основ и выверенных опытом научных методик. Тем более что прежде настойчиво приучали к мысли, что в науке истории должно быть одно объяснение явлений и отступление от этого «единственно верного» понимания не просто является отклонением от линии марксизма-ленинизма, но оно антинаучно.
В то же время сами историки получили возможность открыто обращаться ко всему наследию исторической науки, в том числе и к написанному эмигрантами, и к новейшей зарубежной литературе, зачастую новаторской по методике и по Методологии. Стали рассуждать о теории истории и об альтернативных путях исторического развития, дискутировать в рамках достаточно широкой проблематики, проявился полемический задор (и не в толковании цитат классиков марксизма-ленинизма, как принято было прежде, а с привлечением многообразной литературы как прошлых лет, так и современной).
Обнаружилось большее сближение наук гуманитарных и естественных, вызванное во всем мире в значительной степени тем, что проблемы экологии — т. е. знания об отношении живых организмов и образуемых ими сообществ между собой и особенно окружающей средой — выходят на первый план в жизни всего человечества; лозунг же защиты природы от техногенных и антропогенных воздействий стал знамением времени.
Существенно увеличилось взаимопроникновение методов гуманитарных и иных наук; использование математической методики заметно расширило возможности исторического исследования, не говоря уже о повсеместном введении в обиход ученых гуманитариев новых компьютерных и иных технологий. Все это, конечно, отразилось на новых программах вузовского, а затем и школьного преподавания истории.
Расширялись знания по истории также у широкой общественности, начался поток переизданий исторической литературы давних лет, характеризовавшейся ранее как немарксистская или даже антимарксистская. Показательно, что живой интерес вызвали не только сочинения выдающихся русских мыслителей Серебряного века, но и труды классиков исторической мысли XIX в. и прежде всего «История государства Российского» Н. М. Карамзина, формировавшая культуру исторических представлений россиян на протяжении столетия.
Массовый коммерческий успех издания «Истории» Карамзина объясняется не тем, что ее не издавали все советские годы, тем более не апофеозом самодержавия, ибо большего самодержавия, чем при Сталине, в истории России не было, а «самовластие» как раз либеральный консерватор Карамзин осуждал, осмеливаясь именно самовластцем изобразить Ивана Грозного, столь высоко ценимого Сталиным. А потому, как заметил еще В. О. Ключевский, что «взгляд Карамзина на историю строился… на нравственно-психологической эстетике»[64]. А именно этого-то особенно не хватало в сочинениях советских историков, опиравшихся на принципы вульгарного схематизма.
Тогда буквально хлынул поток публикаций — чаще журналистских (но и во многих научных изданиях также), задачей которых было не столько пополнение наших научных знаний, сколько изменение устоявшихся, казалось, представлений о явлениях прошлого, о событиях, лицах, датах, памятниках истории и их судьбе. Узнали, конечно, немало ценного и полезного, но сколько было непроверенного, не подтверждаемого заслуживающими уважения данными, вырванного из контекста, произвольно истолкованного, рассчитанного на сиюминутный эффект! В сложившейся атмосфере ожидания новых исторических сенсаций можно было рассчитывать в том числе на коммерческий успех возвращения к «откровениям» Н. А. Морозова, теперь уже в рекламной упаковке, соответствующей современному стилю научных технологий.
64
Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 134; Шмидт С. О. Н. М. Карамзин и его «История государства Российского» // Шмидт С. О. Общественное самосознание российского благородного сословия: XVII — первая треть XIX века. М., 2002. С. 194–195.