Как можно относиться к Симеоновой «повести», как к историческому источнику, ясно уже из того, какою нам представляется личность автора. Ясно ведь, что все, что он «перетерпел» в России уже после изгнания Исидора, произошло не от «ревности к православию», а потому все, что он рассказывает об этой своей «верности» и о чужой «неверности» вряд ли может заслуживать доверия. Не лучше обстоит дело и с теми сведениями, которые относятся к прошлому, собственно, эпохе унии.[18]
«Сказание Симеона не содержит в себе», пишет проф. Е. Голубинский: «сколько-нибудь обстоятельной истории собора, на что у Симеона вовсе не хватило бы-сведений и, по всей вероятности, вовсе не хватило бы авторских средств, но дает характер общей относительной достоверности, не совсем свободной от легендарности».[19] Не надо забывать, что Симеон не знал при том ни греческого, ни латинского, ни даже литовского языков, не был и не мог быть и членом Собора, а потому в заседаниях не участвовал. Судил обо всем лишь по слухам в своем окружении, — да и слухов этих, понятно, далеко не всегда понимал.
В его «повести» найдено не мало сведений явно вздорного характера: так, например, он свидетельствует, будто император греческий Иоанн скончался при возвращении домой, не доехав до дому, и что, при этом земля сама три раза выбрасывала его вон. В действительности, автор «повести» ничего не мог сообщить о кончине императора Иоанна Палеолога, который скончался через много лет-по возвращении на родину, а именно 31-ого октября 1448 г. Можно ясно представить себе, таким образом, чего может стоить такой «исторический источник», составленный, к тому же, невидимому, более чем через 16 лет после возвращения автора на родину и при, очевидно, совершенна изменившейся политической обстановке.
Из других «исторических источников», появившихся года 3–4 после «Повести», является, во-первых «Слово избранно от святых писаний, еже на латыню и сказание о составлении осмаго собора латынського и о извержении Сидора Прелестного и о постановлении в русской земли митрополитов, о сих же похвала благоверному великому князю Василию Васильевичу всея Руси».
Есть серьезные основания считать, что автором и этого сочинения был все тот же суздальский иеромонах Симеон.[20]
Как и в прошлом сочинении, расточаются пышные похвалы «боговенчанному царю, великому князю Василию Васильевичу». В сочинении много добавлено по сравнению с тем, что было рассказано в «Повести» Симеона. Весьма подробно рассказывается об изгнании Исидора из Москвы, тогда как в первой повести Симеона (ок. 1458 г.) на судьбу Исидора едва лишь намекается. Видно, что еще около 1458 г. (приблизительное время написания «Повести» Симеона) положение Исидора и его дела вовсе еще не казалось совершенно безнадежным, чем и объясняется невидимому, непонятная небрежность вел. кн. Василия, так и не решившегося в самом начале сразу и решительно принять крутые меры, а, невидимому, способствовавшего побегу Исидора.
Цель «Слова избранна» совершенно ясна: эта цель, прежде всего, — оправдать автокефальность, независимость Русской Церкви от Греческой. «Флорентийская Уния», очевидно, далеко не с первой минуты, а спустя, приблизительно, несколько первых десятков лет после ее свершения, предстала пред политическим взором вел. кн. Василия Васильевича II именно с этой стороны. Появилось два новых, выгодных для свободы действий московского самодержавия факта. Первый — это заключение во Флоренции греками греховной унии с латинянами; второй — это клонящийся к гибели упадок Царяграда. Когда этот упадок стал окончательно ясным и совершенно определившимся (Падение Константинополя в 1453), то ясно стало и то, что именно нужно и полезно для Московского Царства. Нужна стать на место Византии, а для этого надо создать независимую от Константинопольского Патриарха Русскую Церковь, руководить которою будет сам государь: московская лесть всеми силами спешила, как можно раньше, назвать его «боговенчанным царем» — иногда еще до Иоанна Третьего. «Флорентийская Уния» тут во всех отношениях в высшей степени шла к делу. Во-первых не было ничего легче, как убедить малосведущего и доверчивого собеседника, что на Флорентийком Соборе греки оказались «предателями православия»; с другой стороны, становилось все легче убеждать московских людей в том, что «на Москве утвердилася православием Русская Земля христолюбивым Великим Князем Василеим Василиевичем».
Наконец, к этой же серии «источников» относится и «Путешествие Симеона Суздальского в Италию», написанное очень поздно, во всяком случае, уже после кончины Василия, то есть после 1462 г.
18
См. Е. Голубинский, История Русской Церкви, Период второй, московский, Вторая половина тома, Москва, 1900. Там, между прочим, читаем: "Симеон суздальский, бежавший от Исидора из Венеции вследствие ссоры своей с ним, в которой, как есть все основания подозревать, и сам был далеко не прав.." (См. ст. 443, прим. 1). См. ук. стаью Делекторского в Ж.М.НЛ. ал 1895 г., июль, стр. 143.
20
Делекторский, Ук. соч., ст. 146. Правда, цитированный уже намн выше Zlegler, на 28 стр. своего труда, сомневается в этом, так как находимые им в "Слове" сербские обороты говорят, он считает, в значительней мере, против авторства Симеона. (Ук. "оч., ст. 2d).