У каждого свои пристрастия и предпочтения. Всем нравится аромат кумарины и орхидей, но вот нашлись же на морском побережье достойные мужи, что [в восхищении] ходили по пятам за смердящим[141]. Люди, все как один, восхищаются звуками «Водоемов» или «Шести стебельков»[142], но Мо Ди в своем «Рассуждении» их порицает[143]. Да и можно ли всем быть едиными?
Ныне я, ваш слуга, обращаюсь к юношеским и отроческим годам, когда сплошь писал одни только оды фу и элегии цы... Но ведь даже из них можно что-то извлечь, как из «россказней на дорогах и болтовни в переулках»[144]. Ведь даже в песнях, что поют, стуча по оглобле, бывает роднящее их с веяниями фэн и одами я! Даже мыслями простолюдина в [простой] холщовой одежде порой нельзя пренебречь. Конечно, славословие фу — всего лишь малая тропка, ей не под силу вывести на простор и возвысить Великую Справедливость, явить ее в блеске грядущим векам. Некогда и Ян Цзы-юнь, «носитель трезубца» прежней династии, говаривал, что «муж зрелый их не творит»[145].
Но пусть я добродетелями обделен, а по положению [всего лишь] окраинный князек[146], мне тоже хотелось бы напрячь свои силы на благо страны, излить милосердие на народ, создать нечто на вечные времена, запечатлеть заслуги свои в металле и камне[147]. Так неужто тщетны мои старания обресть заслуги с помощью туши и кисти, слагая для государя оды фу и элегии цы!
Что ж, если стремлениям моим сбыться не дано и путь мой не годен — стану собирать правдивые записи разных чинов людей, судить об обретениях и утратах, о нравах нашего времени и, укрепляя сердцевину гуманности и справедливости, составлю «речи единственной [в своем роде] школы». Пусть я не смогу спрятать их на «знаменитой горе»[148], но я передам их близким по духу людям. А если без этого дожить до седой головы — к чему все нынешние рассуждения?
Впрочем, речи мои нескромны — я лишь уповаю на то, что Вы, милостивый государь, меня знаете.
Мы встретимся завтра утром. В письме же не выразить всего, что есть на душе.
Так [Цао] Чжи говорит.
Приложение
Фея реки Ло (антология переводов)
Перевод А.Е. Адалис[149]
В третьем году эры Хуанчу[150] я был на аудиенции у государя в столице,[151] на обратном пути переправлялся через реку Ло. У древних есть рассказ о том, что духом этой реки является Ми-фэй — госпожа Ми. Взволнованный тем, что рассказал Сун Юй[152] чускому князю об этой фее, я написал эту оду.
141
Притча о смердящем приводится в компилятивном собрании «Весны и осени Люя» («Люйши чуньцю»): «Среди людей был [один] сильно смердящий. Его родственники, братья, жены, наложницы и знакомые не имели сил жить с ним вместе. Сам он, горюя, поселился у моря. Там среди людей нашлись такие, кто получал удовольствие от его смрада. Днем и ночью следовали [они за ним] и не уходили».
142
143
В трактате древнекитайского философа Мо-цзы (он же Мо Ди) есть глава «Отрицание музыки» в трех частях (русск. перевод см. в кн.: «Музыкальная эстетика стран Востока». М., 1967, с. 211-213 и «Древнекитайская философия», т. I. M., 1972, с. 197). Отрицательная позиция Мо-цзы в данном случае объяснялась его критикой расточительности аристократии, которая, по его мнению, наслаждаясь музыкой и танцами, не думала о бедствиях народа.
144
См. «Описание искусств и словесности» Бань Гу [в кн.: «Восточная поэтика», М., 1996, с. 30. — Прим. ред.].
145
146
147
Т. е. на каменных стелах и бронзовых треножниках, где делались надписи о знаменательных событиях.
148
Согласно словам отца китайской историографии Сыма Цяня, на «знаменитой горе» (иногда переводят: «на известной горе») он спрятал для потомков экземпляр своего многотомного труда «Исторические записки» («Ши-цзи»). Слова «правдивые записи», «речи единственной [в своем роде] школы» — также перекличка с Сыма Цянем, с которым Цао Чжи тем самым постоянно себя как бы сравнивает.
149
Воспроизводится по изданию: Антология китайской поэзии в 4-х томах. Том 1. / М., ГИХЛ, 1957. — Прим. ред.
151
152
Поэма Сун Юя, воспевающая красоту феи, вдохновила Цао Чжи.
154
159
161