...Легчайшая стопа на зыби волн...
В пыли алмазной кружевной чулок...
Движенья не такие, как у нас:
Без правила «вперед» или «назад»,
«Направо» и «налево» или «вспять», —
Идут, как бы не ведая преград, —
Идут или стоят — нельзя сказать,
Летят, или скользят, или текут?
Иль заново всплывают всякий раз?
Опаснейшие кручи обогнув,
Исчезнув, — остаются тут как тут!
Оглянутся — из глаз струится свет.
Дыханье — запах диких орхидей...
Лоснящаяся влажно яшма щек...
Растаявшие сладко на устах,
Но не произнесенные слова...
Походка же не та, что у людей! —
И взором я ловил их тонкий след...
О пище плоть моя забыла!
Но именно тогда Пин И[165] призвал
Покорные ему ветра домой,
А дух речной все волны усмирил,
Чтобы порядок воцарился вновь,
Фэн И[166] в свой барабан тогда забил,
Запела чистым голосом Нюй-ва...[167]
Летающие рыбки поднялись, —
Пора им колесницу окружать,[168]
Как страже подобает в этот час.
Воздушный колокольчик зазвонил —
«Всем вместе в путь пора!» — хотел сказать.
Красиво соблюдая этикет
И ровно — с головою голова, —
Шесть вьющихся драконов повезли
Почтительно и плавно экипаж;
И, вынырнув, подводные киты
Под легкие колеса, не ленясь,
Подставили волнистые хребты, —
И вылетала стая птиц морских!..
Вот через северную речку Чжи
Успели переправиться уже...
И вот, перевалив за Южный кряж,
Кортеж как бы затмился и затих...
Внезапно оглянулась фея Ло:
Вновь тянется она к моей душе!
Вдруг вытянула шею и глядит!
Вот алыми устами шевелит,
Желая непременно рассказать
О том, что могут дух и человек
Между собой общаться иногда!
Есть правила, как ладить эту связь...
Зачем же разлучаемся навек?
Зачем не знались в юные года?
Заплакала, взроптала фея Ло:
— Всего лишь раз мы встретились — и все?
Расходимся мы в разные места, —
Как будет друг без друга тяжело!
Всего лишь раз расстались мы — и все? —
Ей нечем одарить меня, увы!
Она мне только серьги отдает —
Тот светлый жемчуг Юга, — жемчуг тот,
Что люди видят каплями росы,
Сверкающими в зелени травы,
Когда уже светлеет небосвод...
— Зачем живого полюбила?!
...И вот уж я не вижу, где она?
О вечная печаль! Куда идти?
Сияющая больше не видна...
Покинул я равнину и пошел...
Поднялся на вершину — нет пути!
Переставляю ноги, вновь шагнул, —
Душа стоит на месте, где была...
Очнуться от мечты я не могу,
Мечтаю и грущу о фее Ло...
О, как молил я воду, землю, свет,
Природу окружавшую молил,
Желая, чтобы вечной жизни тело —
Божественное тело — вновь могло
Вид женщины прекраснейшей принять!
Я в легкую, простую лодку сел
И вверх против течения долго плыл...
Длинна была спокойная река...
Совсем о возвращенье позабыв,
Печальным думам предан всей душой,
В ту ночь я не забылся ни на миг,
В одежде отсырелой ждал зари,
Весь инеем покрытый, и продрог...
Когда уж рассвело, окликнул слуг,
Просил их запрягать, сел в экипаж,
Собрался, наконец, к себе домой-
Мой путь лежал все прямо на восток...
Я, вожжи натянув, не отпускал, —
Держал их крепко-накрепко в руках!
Несущихся коней я торопил,
Я плеть на них в досаде поднимал,
А сам в тоске кружил, кружил, кружил
Не мог уехать прочь из этих мест!..
О, вечной жизни сила!
Перевод Л.Е. Черкасского[169]
Я покинул столичный город,
возвращался в удел на восток.
За спиной Ицюэ,
Хуанъюань уже позади,
и Тунгу прошел,
взошел на Цзиншань.
Солнце к западу шло,
кони тащили коляску с трудом.
Я коней приказал распрячь, где душиста трава;
пусть пасутся, где чжи растет.
В тополиной роще бродил-гулял,
наблюдал за потоком Ло.
И тут смутилась душа, встревожился дух,
и мысли бегут-бегут...
Вниз смотрю — ни одной души,
вверх взглянул — увидел красавицу.
На краю утеса стояла,
и тогда я вернулся, вознице сказав:
«Пойдем. Ты кого-нибудь видишь там?
Разве может прелестным таким
быть человек?»
И возница мне отвечал:
«Слышал я, будто фею этой реки
в старину величали Ми-фэй.
Та, что видели вы, государь, не она ли?
Каков ее вид, позвольте спросить?»
И я отвечал ему:
«Как вспугнутый лебедь парит,
с летящим драконом изяществом схожа.
Хризантемы осенней прекрасней она,
сосна весенняя ей сродни.
Похожа на месяц — легкое облачко ее от очей скрывает.
Порхает-порхает, точно снежинки,
влекомые вихрем, влекомые долгим ветром.
Издалека глядишь на нее —
ярка, как солнце, встающее в утренней дымке;
ближе она подойдет —
вод прозрачных чистый и скромный житель — лотос.
Не худа, не полна,
сложена по законам гармонии;
плечи — будто точеная статуя;
статная;
нежно-тонкая талия;
стройная шея, грациозно-изящная;
ясная, свет излучающая кожа —
ей ли нужна помада!
Аромата пудры не знает;
прическа-туча высока-высока;
слегка, изящно очерчены брови;
губы алеют,
горят белизною ровные зубы;
улыбается — ямочки на щеках;
в зрачках — золотистые искры.
Манеры ее — чудо:
нетороплива,
стыдливо-целомудренна, сдержанна в меру.
Как нежна, благородна как!
Необычен наряд — неземной, особый;
облик ее подобен картине.
Тонкое платье переливается и свежестью блещет;
больно для глаз сияние драгоценных сережек.
Убор головной — золото с перьями зимородка;
жемчужинок рой озаряет гибкое ее тело.
«Дорога длинна-длинна» — названье узорных туфелек;
накидка легка, шелк словно туманная дымка».
вернуться
167
вернуться
168
вернуться
169
Воспроизводится по изданию: Цао Чжи. Семь печалей / М., Худ лит-ра, 1973. — Прим. ред.