Позади зашелестела влажная трава.
— Эдгар!
Она стояла за мной, хрупкая и серебристая в свете луны. Настоящая Фея Туманов. Грудь её вздымалась, словно она бежала.
— Ты уезжаешь?
— Да, уже поздно. Не хотел тебя тревожить. Но это хорошо, что ты пришла, — у меня для тебя подарок.
Я запустил руку в суму и протянул ей тугой свёрток. Шелковистая ткань отливала в сумрачном свете призрачным блеском.
— Я привёз его из самого Иерусалима. Ты будешь прекраснее всех в Дэнло, если сошьёшь себе наряд из этого атласа.
Гита приняла дар, даже не взглянув на него.
— Благодарю.
Она перевела дыхание.
—Ты и впрямь помнил обо мне даже там, в Святой земле?
Я пожал плечами:
— Зачем спрашивать? Ты всегда со мной, всегда в моём сердце.
В свете луны я видел её широко распахнутые глаза, изумлённо приподнятую линию тёмных бровей и губы, при одном взгляде на которые у меня начинало тяжело биться сердце. Но я сумел совладать с собой.
— Прощай, Гита. Я должен ехать.
— Мне проводить тебя?
— Буду рад.
Довольно долго мы шли в молчании. Позвякивали удила Набега, шелестела трава. В лунном свете над лугами струился туман. Со стороны леса доносились шорохи, порой слышался смех. В такую ночь немало парочек уединялись под его сенью — влюблённые, потерявшие голову, захмелевшие от счастья. Так было всегда, и в древности, и ныне. Сам воздух в такие ночи пропитан ароматом страсти.
Я же шёл в каких-нибудь двух футах от женщины, которую желал больше жизни, не смея и думать о том, чтобы коснуться её. Я хотел оградить и уберечь её от себя...
Наконец я остановился.
— Теперь возвращайся, Гита.
Она молчала. Тугими толчками кровь била в мои виски.
— Возвращайся. Иначе я не справлюсь с собой. Обниму тебя... и больше не отпущу.
Она покачнулась, словно почувствовав внезапную слабость. Драгоценный атлас выпал из её рук.
— О, если бы ты только обнял!..
В этом голосе звучала страстная мольба, и всё моё тело пронзила дрожь.
Всё. Я жадно и торопливо целовал Гиту, заново узнавая вкус её губ, аромат её волос... Мои руки, словно припоминая, скользнули по её талии, коснулись бёдер. Я узнавал эти плавные изгибы, их тепло и упругость... И её ответные ласки сводили меня с ума — она отвечала с неистовым пылом.
Почему мы жили без всего этого? Почему?
У меня не было ответа, и не было времени искать этот ответ. Пусть случится то, что должно случиться...
Подхватив Гиту на руки, я понёс её под своды леса.
Глава 3
РАЛЬФ
Август 1134 года
На стене над моим ложем растянута пушистая волчья шкура. Я сам убил этого волка прошлой зимой, а шкуру повесил над постелью. Теперь мне удобно сидеть, чувствуя спиной мягкий мех, и перебирать струны лютни.
Я пел французскую песнь, сочинённую Гийомом Аквитанским:
Унылая песнь, да и на душе у меня не лучше. А ведь до вчерашнего дня я был всем доволен. Пока не появился граф и я не испытал горечь разочарования. И вот — сижу, извлекая из лютни скорбные стоны, сна нет, хотя уже утро и все отсыпаются после вчерашнего дня празднества.
Я продолжал напевать:
Из-за занавеси алькова, где стояло моё ложе, я видел у противоположной стены Эйвоту. Она кормила девочек — свою дочь и дочь госпожи, оттого и сидела отвернувшись, лишь порой оборачивалась и рассерженно хмыкала. Слов этой песни на южнофранцузском она не разумела, но сама мелодия, медлительная и печальная, говорила о том, что лежало у меня на душе. А Утрэд, спавший на лежанке, нарочито натягивал на голову одеяло, чертыхался и просил меня не надрывать душу и дать добрым людям передохнуть.
Да какое мне, в конце концов, дело до всех этих простолюдинов, что обращаются со мною чуть ли не как со своим приятелем только потому, что я живу из милости у их госпожи! Я рыцарь, и не им указывать мне!
И всё-таки я отложил лютню. Самое время подумать о моём положении и о том, как теперь жить. Но мысли разбегались, как перепуганные мыши, поэтому я откинулся на волчий мех и погрузился в воспоминания.