Я мгновенно уснул на соломе в углу таверны, предварительно попросив хозяина разбудить меня, когда зазвонят к вечерне[22], но, когда проснулся, едва нашёл в себе силы приподняться.
— Сэр, что-то вы неважно выглядите, — заметил хозяин таверны. — Может, кликнуть лекаря?
Меня трясло от озноба, и в то же время я обливался потом. Однако тот, за кем охотятся королевские гончие, не должен долго оставаться на одном месте. При мне были две фляги вина, купленные ещё во Фландрии, а доброе бургундское — именно то, что требуется, когда вас бьёт озноб. Изрядно отхлебнув, я вскарабкался на Моро, а затем расспросил хозяина, какая дорога ведёт к ближайшему портовому городу. Но, едва отъехав, я повернул коня в совершенно другом направлении. Мне случалось бывать в этих краях, и я решил, что куда лучше будет углубиться в фэны. В своё время здесь скрывались целые армии мятежных саксов, а уж одинокому путнику и вовсе не составит труда затеряться.
В крохотном селении я нанял проводника, взявшегося сопровождать меня к усадьбе Незерби, что близ Тэтфорда. Там, должно быть, до сих пор живёт моя сестра Ригина, и, хотя мы давным-давно с ней не виделись, я мог бы смело поставить голову против дырявого пенни, что она не откажет мне в помощи. Я и она — единственные оставшиеся в роду де Шамперов.
Сестра, кроме того, была невесткой графа Норфолка. Однажды я спас жизнь этому малому — в ту пору, когда он ещё носил плащ тамплиера и не помышлял стать английским графом. А достигнув власти, он, в отличие от многих известных мне, помнил сделанное ему добро. Мне уже приходилось пользоваться его помощью, но вряд ли он пожелает ещё раз рискнуть всем, что имеет, ради личного врага короля Генриха. Одно бесспорно — Эдгар Норфолкский достаточно богат, чтобы не соблазниться наградой, назначенной за мою голову...
Но сейчас главное — уйти подальше от побережья, скрыться в фэнах, запутать следы. А в дальнейшем... Господь не оставит меня своей милостью.
Если вам доводилось слышать рассказы о Иерусалимском королевстве, о святых местах и могучих цитаделях крестоносцев, то наверняка рассказчик умолчал о тамошней окаянной жаре, о дорогах, где нет ни деревца, ни клочка тени, о муках жажды, столь сильных, что трескаются губы и язык прилипает к гортани. Всё это нужно почувствовать на собственной шкуре, и тогда край, где заводи алеют под закатным солнцем, вода плещется под копытами коня и повсюду колышется тростник, покажется вам сущим раем.
Поэтому, несмотря на приступы озноба, сотрясавшего моё тело, я улыбался, время от времени отхлёбывая из фляги, и направлял коня вслед за проводником, прокладывавшим дорогу в тростнике.
— Эй ты! — окликнул я поселянина. — Ты сможешь вести меня, когда стемнеет?
— Как скажете, господин.
Смотри-ка, какое почтение... Мне приходилось слышать, что люди этих болотистых краёв промышляют не только контрабандой, но и разбоем. И этот парень не выглядит внушающим доверие, а я совсем ослаб. И хотя при мне мой меч и арбалет...
Да, именно арбалет мог и пугать провожатого, и пробуждать его алчность. Это совсем особое оружие — бьёт оно гораздо дальше и мощнее, чем лук, а арбалетные болты[23] наносят такие страшные раны, что сам Папа признал это оружие бесчеловечным и наложил на него запрет. От этого в Европе арбалеты стали ещё более популярны, а цены на них взлетели до небес.
И разумеется, проводник не может не замечать, что творится со мной. Меня бьёт жестокая дрожь, я кутаюсь в накидку и в то же время обливаюсь потом. Пока я ещё держусь в своём седле с высокими на арабский манер луками, а Моро послушно идёт, повинуясь только движениям корпуса и колен, но скоро и на это у меня может не хватить сил.
Временами я погружался в видения, подобные снам наяву. Оттого и не заметил, как село солнце и в сумраке начал сгущаться туман. Порой вдали мелькали едва различимые огоньки селений. Мы двигались по гати, почти полностью скрытой под поверхностью воды, и я дивился, как это мой провожатый находит дорогу.
— Сэр, видать, вы совсем расхворались, — долетел до меня сквозь гул в голове голос провожатого.
— Ничего серьёзного, приятель. Жарковато малость.