Обожествление Филиппа?
Вероятно, македонские цари при жизни считались полубогами и обожествлялись после смерти. Однако в ряде античных источников мы находим указания на то, что к концу жизни Филипп считал себя божеством или же полагал, что заслуживает причисления к сонму богов. Например, Диодор сообщает, что в 336 году (в день гибели Филиппа) во время торжественного шествия в Эгах вынесли статуи двенадцати богов-олимпийцев, а за ними и статую Филиппа, похожую на предыдущие, так что создавалось впечатление, будто он «сидит на троне меж двенадцати богов».[816] Статуи членов царской семьи в Филиппейоне также, возможно, свидетельствуют о культе царя; есть сведения и о том, что Филиппу воздавались божественные почести в Амфиполе, его статуя была поставлена в храме Артемиды в Эфесе, в городе Эресе на острове Лесбос был воздвигнут алтарь Зевса Филиппийского, и что его почитали даже афиняне.
Если Филипп действительно стремился к обожествлению, то это говорит о многом. Очевидно, эти устремления оказывали влияние на цели, которые он ставил перед собой, и на его действия. Утверждалось, что к 336 году он решил установить самодержавное правление по образцу царя Персии и что на это указывают божеские почести.[817] Несомненно, пример отца должен был подействовать на Александра, верившего в собственную божественную природу, и на его цели при вторжении в Азию — собирался ли он захватить только Малую Азию и перешел к более обширным планам уже в ходе завоевания, как чаще всего считают,[818] или же он с самого начала питал самые грандиозные замыслы. Мы вернемся к Александру в следующей главе.
Однако если внимательнее взглянуть на античные свидетельства, мы не найдем убедительных оснований для утверждений, будто Филипп требовал божеских почестей в 336 году. Например, Диодор называет статую Филиппа не agalma (греческое название культовых статуй), a eikon, обозначающее просто изваяние человека без каких-либо религиозных оттенков. Филиппейон был светским, а не религиозным сооружением; статуя Филиппа в Эфесе была знаком уважения и не связана с религиозным культом; в Эресе по самому названию алтаря видно, что почести воздавались Зевсу в качестве покровителя Филиппа. В случае с афинянами мы располагаем данными из поздних источников, на которые, возможно, повлияла история Александра: в конце его царствования раздавались предложения признать его тринадцатым богом-олимпийцем. Все эти свидетельства подробно обсуждаются в Приложении 5, к которому мы и отсылаем нашего читателя.
Не исключено, что наши источники перенесли на шествие в Эгах поздний эллинистический и римский обычай вносить статуи правителей в театр, являвшийся частью культа, и поэтому Филиппу были приписаны притязания на божественный статус, от которых он на самом деле был далек хотя бы в силу своего прагматизма.
Заключение
Четвертый век стал ключевым периодом греческой истории, так как благодаря Филиппу был положен конец греческой независимости, произошел распад полисной системы и возникло первое национальное государство.[819] Феопомп и Демосфен ошибались, когда заявляли, будто своими успехами в Греции Филипп обязан исключительно подкупам.[820] Конечно, его триумф во многом был обеспечен самими греками, а точнее полисной системой. Раздиравшая греческие государства междоусобная вражда порождала социальную и военную нестабильность; на протяжении V и IV веков греки постоянно воевали друг с другом. «Греческие государства, из которых каждое стремилось властвовать [над другими], в конце концов все лишились власти. Без удержу стремились они погубить друг друга и, только уже оказавшись под гнетом, поняли, что потери каждого в отдельности означали гибель для всех».[821]
Писатели той эпохи прекрасно осознавали эти проблемы. Аристофан в своей комедии «Лисистрата» (сочиненной в 411 году) призывал к переменам после того, как афиняне потерпели чувствительное поражение на Сицилии, потеряв много людей и большую часть флота. Платон заявлял, что только царь-философ способен правильно управлять государством и восстановить порядок.[822] В 346 году Исократ просил Филиппа возглавить общеэллинский поход в Азию, но ясно, что он имел в виду вовсе не интересы Филиппа, а благо всей Греции, так как он видел в этом походе средство покончить с раздробленностью.[823]
817
См. подробнее Е. A. Fredricksmeyer, 'On the Final Aims of Philip II, в книге W. L. Adam and E. N. Borza (eds), Philip II, Alexander the Great, and the Macedonian Heritage (Lanham: 1982), pp. 85–98, особенно pp. 94–8, E. A. Fredricksmeyer, 'Divine Honors for Philip II, ТАРА 109 (1979), pp. 39–61 и E. A. Fredricksmeyer, 'On the Background of the Ruler Cult', в книге H. J. Dell (ed.), Ancient Macedonian Studies in Honor of C. F. Edson (Thessaloniki: 1981), pp. 145–56; ср. E. A. Fredricksmeyer, 'Alexander the Great and the Kingship of Asia', в книге A. В. Bosworth and E. J. Baynham (eds), Alexander the Great in Fact and Fiction (Oxford: 2000), pp. 136–66; cp. Borza, Shadow of Olympus, p. 250. Иначе E. Badian, 'The Deification of Alexander the Great', в книге H. J. Dell (ed.), Ancient Macedonian Studies in Honor of С. P. Edson (Thessaloniki: 1981), особенно pp. 67–71, Griffith, Macedonia 2, pp. 682–4 and 695.
818
Cp. P. A. Brunt, 'The Aims of Alexander', G&R2 12 (1965), pp. 205–15, Griffith, Macedonia 2, pp. 484–9 и 517–22.