В книге о Филиппе нельзя не сказать хотя бы несколько слов о его более знаменитом сыне Александре Великом; не избежать и сравнения между ними. Во многом они были похожи и по своим действиям, и по характеру, но во многом и резко отличались друг от друга, как видно по отрывкам из Юстина и Диодора, которые мы цитировали в начале 15 главы. Конечно, Александр создал империю, намного превосходившую все достижения его отца. И все же, не будь Филиппа, Александр просто не смог бы совершить свои великие деяния. Он многим был обязан отцу и сам это прекрасно понимал, как показывает речь, с которой он обратился к мятежным войскам в Опиде. Начало этой речи, в котором он говорит о том, как много Филипп сделал для македонян, принято считать свидетельством того, что вся она является лишь поздней риторической вставкой.[830] Однако, если в ней имеется в виду только население Верхней Македонии (и в пользу этого предположения говорят названия племен), то речь может быть и историческим фактом, учитывая деятельность Филиппа в этом регионе.[831] Хотя Александр и воздал хвалу своему отцу, по сути он просто признал заслуги Филиппа перед Македонией, так как далее он противопоставляет его деяниям свои и утверждает, что намного превзошел отца.[832] Дети нередко обгоняют родителей, но в случае с Александром ситуация была немного другой. Понятно, что Филипп играл немалую роль в жизни сына, но, судя по всему, после смерти его влияние не уменьшилось. «Призрак» Филиппа, если можно так выразиться, и дальше продолжал влиять на Александра или, точнее, особенности его характера. В конечном счете именно под его влиянием Александр, возможно, и совершил все свои подвиги.[833]
У Александра были сложные отношения с отцом; они резко ухудшились с тех пор, как он был регентом, а подражание, под знаком которого прошли его детские годы, сменилось отторжением. Мы уже рассмотрели возможные причины таких изменений в главе 13: подозрения в том, что Филипп сознательно оттесняет его на обочину македонской политической жизни, усилившиеся после инцидента на свадебном пиру в 337 году и переговоров с Пиксодаром, потрясение, постигшее его, когда он узнал, что его не берут в азиатский поход, несмотря на все его подвиги при Херонее, непрестанные наветы Олимпиады и последний брак Филиппа, из-за которого он мог вообще лишиться надежд на престол. Все это, может быть, даже подтолкнуло его к мыслям об отцеубийстве.
Став царем, Александр унаследовал все, чего достиг и чем владел его отец, в том числе и планы азиатского похода. Эти замыслы еще не приобрели грандиозный размах и сводились к военным действиям в Малой Азии. Но Александр, очевидно, не собирался слепо следовать по стопам отца и стремился затмить его деяния, совершив великие подвиги, которых, как он часто говорил друзьям, не выпало бы на его долю, будь Филипп жив. Таков был мотив, стоявший почти за всеми его поступками, равно как и за грандиозным планом завоевания всей Персидской империи. В 334 году, перед тем как вступить на персидскую землю, он бросил в нее копье, сказав: «Я принимаю Азию от богов».[834] Таким образом он с самого начала давал понять, что намерен пойти дальше своего отца и не останавливаться. Однако подобные намерения существенно отклонялись от тех планов, которые были одобрены Коринфским союзом, и именно поэтому Александр в 333 году совершил поездку в Гордий, где хранился знаменитый гордиев узел. Легенда гласила, что тот, кто сможет его развязать, завоюет Азию.[835] Александр разрубил его мечом. Перед своей кончиной в 323 году он вынашивал планы похода на Аравию, откуда затем мог бы двинуться на Карфаген и в западную часть Средиземноморья.
Паранойя, возникшая у Александра на почве ощущения собственной обделенности в последние годы правления Филиппа, переросла в другую манию. Военных подвигов было мало, потому что его отец также прославился завоеваниями, хотя, конечно, и не мог сравниться с сыном в их масштабах. Одной из сфер, в которых Александр мог не просто встать на равных с Филиппом, но и превзойти его, было стремление к обожествлению еще при жизни (и это доказывает, что Филипп не имел таких притязаний, в противном случае Александр не стал бы так настойчиво к этому стремиться). Поворотным пунктом в этой истории стало посещение оракула Зевса-Аммона в оазисе Сива (в ливийской пустыне) в 331 году.[836] Это был греческий оракул и главное святилище бога в греческом мире. Там жрец дал ответы на многие вопросы Александра, в том числе и на вопрос, все ли убийцы Филиппа понесли наказание. Вероятно, это подразумевает, что Александр все еще не мог очиститься от подозрений в причастности к гибели отца, и оракул наконец устранил все сомнения.
830
См. А. В. Bosworth, From Arrian to Alexander (Oxford: 1988), pp. 101–13; ср. H. Montgomery, 'The Economic Revolution of Philip II — Myth or Reality?', SO 60 (1985), pp. 39–40, 44; иначе N. G. L. Hammond, 'Philip's Innovations in Macedonian Economy', SO 70 (1995), pp. 22–9.
831
Босворт (Bosworth, From Arrian to Alexander, p. 108) называет это место в речи абсурдным, справедливо указывая на то, что, судя по археологическим данным, у македонян было высоко развитое и культурное общество. Он полагает, что в данном случае мы имеем дело с литературным вымыслом Арриана (рр. 109–10). Впрочем, он, как и Монтгомери (Montgomery, 'Economic Revolution of Philip II) считает, что здесь имеется в виду весь македонский народ, а не только население Верхней Македонии (которое не жило в городах, в отличие от жителей Нижней Македонии).
833
Последующее изложение основано на моей книге Ian Worthington, Alexander the Great, Man and God, rev. and enl. edn. (London: 2004), pp. 299–303 («призрак Филиппа»); ср. pp. 37–43.
834
Диодор 17.17.2. Впрочем, см. замечания Е. Bloedow, 'Why Did Philip and Alexander Launch a War against the Persian Empire?', L'Ant. Class. 72 (2003), pp. 261–74.
836
Арриан 3.3–4, Плутарх, Александр 26.10–27. См. далее, например, А. В. Bosworth, 'Alexander and Ammon', в книге К. Kinzl (ed.), Greece and the Ancient Mediterranean in History and Prehistory (Berlin: 1977), pp. 51–75, Worthington, Alexander, pp. 113–25 и особенно pp. 273–83 («человек и бог»).