Глубину прозрений античных ученых сложно даже представить. Сейчас все это для нас слишком естественно. Что там «Начала Евклида»? Ну, теория чисел, геометрические фигуры, объем и площадь. Обычное и привычное дело. Но античный человек увидел идеальные формы, идеальные прямые линии, идеальные числа, объемы и площади! Да, все это вечность лежало на поверхности, было «естественным» и до Евклида. Но он, подобно Платону, увидевшему эйдосы в сознании человека, смог различить «идеальный мир» в материальном, «объектном» бытии. Он ничего «не придумал» – все его рассуждения естественным образом вытекли из бытия, осуществляя некую синхронную «вибрацию», которую он и подметил. Эти совместные «вибрации» яблока, капли, морского камня, человеческого черепа и съежившегося животного открыли ему идеальный шар. То же самое с числами – яблок, капель, морских камней. Не было необходимости что-либо собственно «придумывать», достаточно было лишь увидеть, увидеть «идею»! Вот почему следует говорить не об «идеализме» Платона и «материализме» Евклида, а о философии мифа, к которой идеальное и материальное не имеет ровным счетом никакого отношения – надуманные, бессмысленные понятия.
И именно поэтому крах античности, крах культуры мифа влечет за собой незамедлительную смерть философии и науки. На первом этапе развития целостного мировоззрения человечества все эти элементы интимно взаимосвязаны, взаимозависимы друг от друга. И смерть мифа, приход на его место полуязыческого христианства знаменуют наступление темного периода – полуторатысячелетнего отсутствия философии и науки.
Переход из первого этапа развития науки во второй был достаточно сложным. И, несмотря на гигантскую дистанцию между первым и вторым периодами, начало второму было положено еще в самой античности. Это тот самый знаменательный переход от философии Сократа, философии живого диалога, звучащего на афинских улицах, философии живого общения, к философии Платона – где этот внешний двухсубъектный диалог стал внутренним общением с самим собой. «Диалоги» Платона – это ведь уже не диалог, здесь сохранена лишь форма диалога, сама же дискуссия происходит внутри автора. Он здесь и вопрошающий, и отвечающий, и оппонент. Этот переходный период, когда диалог был «интериоризирован», стал «внутренней речью», и есть переход от состояния открытости мышления человека, его спонтанности к замкнутости, внутренней работе.
Именно идея о новом, предметном содержании души, возникшая в это время, предуготовила базу для любого «деления вообще». Она подготовила почву для того, чтобы идея противоположности стала принципом, создала систему, где «я» стало центром, относительно которого все они – эти противоположности – отстроились. Если мы будем обсуждать точные временные границы его завершения, то усмотрим длинный тяжелый и кризисный переход, выросший в гордые закрытые независимые научные системы Коперника, Галилея, Ньютона, Дарвина.
В чем особенность, принципиальная новизна такого типа научных воззрений? Заметив, выделив свою внутреннюю речь, человек фактически увидел новый мир, свой собственный, равноценный внешнему с аналогичным диалоговым содержанием. В результате совершенно спонтанно, но и неизбежно произошло вычленение человека из мира вещей. И возникла ситуация, имеющая столь популярное название «субъективно-объективной» двойственности. Стало возможным смотреть на мир не каким-то «недостойным» «субъективным» взглядом, а «объективно». Вот и возможность для появления мира закономерностей… Такое положение дел не могло не затронуть самомнение человека (отчасти в хорошем смысле этого слова), его представление о себе, о своем величии. Само понятие «царя природы» имеет корни именно в этом, эпохальном перевороте в развитии научного знания.
Вершиной этой своеобразной мании величия стал XVIII век. Вера в «механизм» (под которой, разумеется, лежит истовая и безрассудная вера в закономерность) обусловила появление Рене Декарта, философские модели которого основаны как раз на этой дуальности, на этом противопоставлении «я» и всего остального. Как говорит по этому поводу замечательный исследователь немецкой классической философии В. Хесле, «в „Я“ Декарт нашел тот абсолютный фундамент, который был нужен ему для обоснования метафизики как науки. Особое значение „Я“, – продолжает В. Хесле, – состоит в том, что только в „Я“ нельзя усомниться, потому что оно – сомневающаяся инстанция: ото всего можно абстрагироваться, только не от того, что является условием возможности абстрагирования».[31]