ЖИЗНЬ БЕРЕТ СВОЕ
Бурные события внутренней жизни Тира, как, вероятно, и других финикийских городов, и не менее тревожная внешнеполитическая ситуация оказывали существенное воздействие на их повседневный бы г. Но уходили враги, и жизнь продолжала свое обычное течение. Тир и другие финикийские города по-прежнему вели торговлю на море и на суше. В них, как и раньше, процветали земледелие и ремесло. Именно в этот, не очень спокойный период своей истории финикияне предпринимали далекие плавания и совершили наиболее значительные открытия.
К сожалению, мы пока не можем представить себе внешний облик Тира и Сидона. Известно только, что они были обнесены (иногда в несколько рядов) массивными стенами с высокими башнями; их ворота, как и в других городах Сирии и Палестины, состояли из нескольких секций (для защиты от врага); к стенам прибивали щиты, которыми прикрывали бойницы, откуда лучники поражали неприятеля.
Чужестранец, попавший в город, оказывался в лабиринте многоэтажных домов и кривых улочек, которые вели к храмам и рыночным площадям. Там шла оживленная торговля, а в шуме базара можно было услышать не только финикийскую или арамейскую, еврейскую, египетскую или ассирийскую речь, но и греческий, италийский, этрусский и даже таршишский говоры.
Из описания уже упоминавшегося пророка Иезекиила мы узнаем, что Тир получал из Таршиша серебро, железо, олово и свинец; из Греции и Малой Азии — рабов и медные изделия; из Африки и (через Южную Аравию) из Индии — слоновую кость и обезьян. Через Северную Сирию туда ввозили шерстяные ткани для окраски пурпуром, полотно и драгоценные камни, из Израиля и Иудеи — продукты сельского хозяйства — пшеницу, мед, оливковое масло и бальзам. Из Сирийской степи арабы пригоняли в Тир стада овец и коз, а сабейцы с далекого юга привозили благовония, которые тирские купцы везли дальше на запад, где продавали втридорога.
Финикийские корабли претерпели к этому времени некоторые конструктивные изменения. Они приобрели более округлую форму, их корпус стал более высоким, что увеличило и их осадку. Благодаря этому грузоподъемность судна возросла, а его мореходные качества, прежде всего остойчивость, улучшились. Вероятно, было изобретено и крепление корпуса продольными связями — либо горизонтальной балкой, либо канатом. По аналогии с греческими судами можно предположить, что эти связи размещались на вертикальных стойках, располагавшихся по длине корпуса.
Мы имеем возможность познакомиться и с «таршишскими» кораблями первой половины I тысячелетия до нашей эры. На носу такого корабля, проектировавшемся строго отвесно, под ватерлинией помещался таран, которым в бою проламывали борт вражеского судна. Корма была закруглена к, высоко поднимаясь над палубой и частично прикрывая ее, надежно защищала ее от нападения с тыла. Для защиты бойниц от неприятеля финикияне прибивали вдоль фальшборта воинские щиты.
Судно имело две мачты — вертикальную в центре палубы (грот-мачту), несшую большой четырехугольный парус — основной движитель, и носовую, расположенную наклонно к носу, также с четырехугольным парусом, который использовался для маневрирования. Правда, это последнее устройство появилось, очевидно, сравнительно поздно. Известны датируемые VII веком ассирийские изображения одномачтовых «таршишских» судов со свернутыми парусами. Рулевое устройство состояло из двух длинных кормовых весел.
Разумеется, уходя в плавание, далеко не всегда можно было рассчитывать на благоприятную погоду и попутный ветер, поэтому все суда — и «таршишские» и предназначавшиеся для переходов на близкие расстояния — были гребными.
Вдоль каждого борта в два ряда размещались, судя по изображениям, девять-десять весел (возможно, их было и больше), за которыми сидели по нескольку гребцов — наемных работников и рабов. Равномерные удары барабана устанавливали ритм работы, а плеть надсмотрщика подгоняла недостаточно проворных.
Характерной особенностью финикийских кораблей того времени было отсутствие палубных надстроек. Все помещения для команды, пассажиров, а также кладовые для груза и снаряжения находились под палубой внутри корабля.
Роскошные суда финикийских купцов производили большое впечатление на современников. Вот какое описание этих кораблей мы находим в книге библейского пророка Иезекиила. «Из кипарисов сенирских делали тебе (Тиру. — И.Ш.) доски; кедры Ливана брали, чтобы сделать мачту над тобою. Из дубов башанских делали твои весла; сиденья для твоих гребцов делали из слоновой кости и бука, что с острова Кипра. Узорчатое полотно из Египта было парусом твоим, чтобы быть для тебя знаменем; яхонтовым и пурпурным цветом с островов Элиша покрыта была твоя палуба».
Финикийские корабли конца VII века до нашей эры
СОЛНЦЕ СПРАВА
Особенно прочными были в этот период связи Тира с Египтом. В Мемфисе, одном из важнейших египетских городов, существовал даже специальный район, заселенный финикийскими, преимущественно тирскими, купцами. Именно в Египте финикияне замыслили и отсюда осуществили самое грандиозное предприятие древности — плавание вокруг Африки.
Наш единственный информатор по этому вопросу древнегреческий историк Геродот, как обычно, немногословен: «Ливия, кажется, со всех сторон окружена водой, — писал он, — кроме той части, которая граничит с Азией. Первым из тех, кого мы знаем, это доказал Нехо, царь египтян.[11] Остановив рытье канала из Нила в Аравийский залив, он отправил на кораблях финикиян, приказав проплыть назад через Геракловы Столпы, пока не войдут в Северное моое (Средиземное море. — И.Ш.), а через него — в Египет.
Финикияне двинулись из Эритрейского моря (видимо, здесь — южная оконечность Красного моря. — И. Ш.), вошли в Южное море (Индийский океан. — И. Ш.). Когда наступала осень, они, пристав к берегу, засевали землю, в каком бы месте Ливии, плывя, ни находились, и ожидали жатвы, а убрав хлеб, прсдслжали плавание. Так прошли два года, а на третий год, обойдя Геракловы Столпы, финикияне прибыли в Египет. И говорят, по-моему, неправду, а другой кто-нибудь, может быть, поверит, что, плывя вокруг Ливии, они имели солнце справа».
Сомнения Геродота отражают уровень географических знаний того времени: ему, жителю Северного полушария, казалось невероятным, что можно, встав лицом на запад, увидеть солнце справа, то есть на севере, а не слева, то есть на юге, как обычно. Но именно поэтому сомневаться в достоверности рассказа Геродота не приходится. Плавание, о котором он рассказал, было подготовлено всем предшествующим развитием финикийского мореходства, плаванием в Офир, а также предшествовавшими им попытками египтян проникнуть на юг. Нас не должно смущать отсутствие у Геродота описания того, что видели путешественники. Очевидно, это не выходило за рамки обычного, повседневного, и рассказывать об этом отец европейской историографии считал излишним. А быть может, и его информаторы — финикияне или египтяне — не захотели поведать ему о том, что видели путешественники, не желая открывать свои коммерческие тайны.
Морские пути финикиян
Геродота занимают, во-первых, само путешествие и, во-вторых, необычные, с его точки зрения, подробности. А что могло быть необычнее рассказа о том, как мореходы приставали к берегу, сеяли хлеб и, собрав урожай, двигались дальше? Их ожидали не только неведомые страны, неизвестные морские течения и неожиданные опасности, о которых они даже не могли подозревать, — им приходилось возобновлять запас продовольствия таким естественным и в то же время необычным для мореплавателей способом. Когда читаешь Геродота, невольно создается впечатление, что финикияне не встретили на своем пути африканцев, иначе вряд ли они сумели бы беспрепятственно заниматься земледелием на чужих землях. Видимо, местные жители на всем пути следования финикийских моряков предпочитали держаться подальше от чужаков.