Фирдоуси Абулькасим. Шахнаме. Том 2

[Возвращение и навет Герсивеза]

Он скачет, не зная покоя и сна,
И вот уж столица Турана видна.
Примчался и к брату вошел своему,
Немало вопросов тот задал ему.
Ответил и брату посланье вручил.
⁷⁰⁰⁰ Прочел Афрасьяб: словно луч озарил
Лик царский, сияет от радости он,
Но радостью той Герсивез омрачён.
Досада и зависть гнетут его дух.
Вот солнечный диск, закатившись, потух;
Всю ночь не смыкает очей Герсивез.
Когда же сверкающий светоч небес
Зажёгся, ночной разрывая покров,
К владыке пришел он, угрюм и суров.
Лишь слуг отпустил Афрасьяб на покой,
⁷⁰¹⁰ Брат с речью к нему обратился такой:
«Правдивому слову внимая, поверь:
О царь, не узнать Сиавуша теперь!
Нередко я видел, послания шли
К нему от владыки иранской земли,
Из Рума и Чина; он полный фиал
За шаха Кавуса не раз поднимал.
Немало бойцов у него собралось:
Страшусь, как бы худо тебе не пришлось.
Ты вспомни о Туре: себя уберечь[272]
⁷⁰²⁰ Хотел он; погиб не безвинно Иредж.
Ужели не знаешь: огня и волны,
Что тайной враждою от века полны,
Не сблизить вовеки, вовек не сдружить —
Так с волею ветер нельзя разлучить,
Мне — если бы эту опасность я скрыл, —
Позор бы уделом заслуженным был».
И сердце властителя боль обожгла;
В смятеньи, в боязни грядущего зла,
Сказал он: «Недаром одна у нас кровь;
⁷⁰³⁰ Вела тебя братская, знаю, любовь.
Но надобно мне поразмыслить, меня
Оставь, посвящу размышленьям три дня.
Ясней пусть откроется правда уму,
К совету прибегну тогда твоему».
Три дня протекли, Герсивез пред царём
Предстал в боевом облаченьи своём.
Владыка, его усадив на престол,
Вновь речь о царе Сиавуше повел.
«Рожденный Пешенгом! — сказал Афрасьяб, —[273]
⁷⁰⁴⁰ Любовь твою чья заменить мне могла б?
Я сердце готов пред тобой отомкнуть;
Постигни событий свершившихся суть.
Вначале зловещий смутил меня сон,
Тревогою тайной внезапно пронзён,
Я мир предложил Сиавушу тогда,
И мы от того не видали вреда.
Он с троном расстался, противясь войне,
Он соткан из чести и верности мне.
Ни разу меня не ослушался он,
⁷⁰⁵⁰ И мною заслуженно вознаграждён.
Забыл я про зло, причиненное встарь:
Теперь он могучий, владетельный царь.
С ним в кровный союз я вступил, и с тех пор
Кровавый из памяти вычеркнул спор.
Я с ним поделился казною своей
И дочь ему дал, что дороже очей.
Столь много трудов понеся для него,
Вручив ему царство, вступив с ним в родство,
Могу ли теперь помышлять о худом?
⁷⁰⁶⁰ Худая молва разнеслась бы о том.
Я повода с ним враждовать не найду;
Малейшую если явлю я вражду,
Суров будет витязей суд надо мной,
Себя опозорю пред каждой страной.[274]
Когда нападу на невинного я,
Меня покарает святой Судия.
Напомню еще про отцов и детей:
Лев даже, что зверя любого лютей,
Вступился б за львёнка: обидят — беда!
⁷⁰⁷⁰ Вокруг все сметёт, сокрушит он тогда.
Исход лишь один остается у нас:
К отцу отослать Сиавуша сейчас.
Хоть перстень достанься ему, хоть венец —
Покинул бы только наш край, наконец».
«Владыка! — ответная слышится речь.—
Ты хочешь столь грозной бедой пренебречь?
Когда Сиавуш возвратится в Иран,
Безжалостно будет погублен Туран —
Затем, что чужого почел ты родным,
⁷⁰⁸⁰ Все тайны державы раскрыл перед ним.
Совет я слыхал: даже ветру твой дом
Покинуть не дай, коли стал он врагом.
Отпустишь — дождёшься тревог и забот,
Утратишь богатство, исчезнет твой род.
Ужели не знаешь: кто тигра взрастит,
В злосчастную жертву себя обратит».
Царь вдумался в речь Герсивеза, ему
Она показалась согласной уму;
В содеянном горько раскаялся он,
⁷⁰⁹⁰ Беды устрашился, душой омрачён,
Сказал Герсивезу: «Не вижу пути,
Который ко благу бы мог привести.
Помедлим, пусть некое время пройдёт,
С загадки завеса, быть может, падёт.
Не стану спешить, коль могу подождать;
Дам солнцу не раз закатиться и встать,
Узнаю к кому благосклонно оно
И волей небесною что суждено.
Сперва Сиавуша к себе призову,
⁷¹⁰⁰ Покров с его замыслов тайных сорву.
Увижу, как будут события течь,
И будет легко мне себя уберечь.
Коль заговор дерзостный будет раскрыт,
Тогда поневоле душа закипит;
Людская меня не коснётся хула,—
Ведь зло я свершу в возмещение зла».
Но, местью дыша, говорит Герсивез:
«Владыка правдивый, любимец небес![275]
С могучей такой, богоданной рукой,
⁷¹¹⁰ С булатом таким, с булавою такой
К тебе он примчится главою бойцов,
Он мир помрачить пред тобою готов.
Сказал я: не прежний, другой это муж,
До солнца вознёсся главой Сиавуш.
И дочь ты свою не узнал бы, поверь:
Как будто весь мир ей подвластен теперь.
К нему перейдёт твое войско; увы,
Погибнешь, как пастырь, лишенный паствы![276]
Увидев столь доброго сердцем царя,
⁷¹²⁰ Чья мудрость безмерна, чей лик — что заря,
Отвергнут тебя: ты останешься наг,[277]
А он будет гордым владетелем благ.
Ужели надеяться можно к тому ж,
Что, бросив цветущий свой край, Сиавуш
Примчится, едва позовет Афрасьяб,
Падёт перед ним как униженный раб.
Мир дружбы не видел меж львом и слоном,
Не видел воды, покорённой огнём.
Ты новорождённого львёнка в шелках
⁷¹³⁰ Лелей и ласкай, и носи на руках,
Молочной и сахарной влагой корми,
И всё же, хоть вырастет он меж людьми,
В нем львиная будет природа видна:
Он в яростной схватке сомнёт и слона».
Речь хитрая в сердце проникла царю,
В смятеньи внимает он богатырю.
И всё ж торопиться не хочет: лишь тот,
Кто тверд и спокоен — к победе придёт.[278]
Недаром хулит торопливых молва.
⁷¹⁴⁰ Я помню премудрого старца слова:
Лишь ветер шальной выжидать не привык,[279]
Он с места сорваться готов каждый миг.
А шалый хвалу заслужить бы не мог,
Будь даже как тополь могуч и высок.
Расстались, но каждый томится без сна;
Вновь старой враждою душа зажжена.
Исполненный умыслов злых, исполин
Не раз приходил к властелину дружин.
Старался склонить к злодеянью царя,
⁷¹⁵⁰ Недобрые речи ему говоря,
Плёл сети коварства, а время всё шло —[280]
В душе у царя озлобленье росло.
Однажды к себе Герсивеза призвал,
Придворным покинуть покой приказал
И с братом он стал совещаться опять:
Как быть с Сиавушем, как зла избежать?
Затем повелел Герсивезу: «Скачи,
Посланье моё Сиавушу вручи».
Писал он: «Забыл ты о тех, что любя
⁷¹⁶⁰ Давно стосковались вдали от тебя.
Душой истомился я; в путь соберись,
Меня навести со своей Ференгис.
По лику соскучился я твоему,
По чуткому сердцу, душе и уму.
В горах и у нас разной дичи полно,
В ковшах и у нас молоко и вино;
Веселье вкушая, побудешь со мной.
А если ты вспомнишь свой город родной —
С отрадою тут же вернёшься назад.
⁷¹⁷⁰ Ужель пировать ты со мною не рад!
Встань, сердце от царственных стен оторви,
И в путь поспеши, внемля зову любви».

272

7019—7020 Здесь Герсивез напоминает брату о далеком прошлом — начале вражды Ирана и Турана.

273

7039 Пешенг — общий родоначальник туранских царей, отец Герсивеза, как и самого Афрасиаба.

274

7064 Здесь в переводе допущена перестановка смежных бейтов.

275

7108 «Любимец небес» не имеет основания в оригинале.

276

7118 Дословно: «не будет пастыря, когда не будет стада» (набашäд шабäн чун нäбашäд раме).

277

7121—7122 В оригинале переводу соответствует стих:

Нä хахäнд äз ан пас бешахи тора

берäх (или барä) гах ура во махи тора,

т. е.

«после этого не захотят [увидеть] тебя на царстве

на [этом] пути [суждено]: ему — престол, или: ему престол — созвездие Тельца, тебе — Рыба» [на которой покоится земля],

т. е. тебе — смерть, могила.

278

7138 Словам перевода «кто тверд и спокоен» соответствует ходавäнд-е сäнг, дословно: «обладающий (качествами) камня» (тяжелый — устойчивый и т. п.).

279

7141—7142 Перевод дан по общему смыслу контекста. В оригинале дословно:

«Если бы ветер без смысла не срывался с места,

может быть обретал бы (букв. лицо, руки и ноги?)»

(мäгäр йафти чехре во дäст-о пай), т. е. «не терял бы своего лица и обрёл бы форму».

280

7151—7152 Здесь Афрасиаб — туранец, о котором по существу в пределах сказания Фирдоуси не сказал ничего дурного, обнаруживает свою истинную природу «слуги Ахримана»: неспособность полного различения добра и зла. Он идет по пути зла, как бы в заблуждении (ср. в прим. 520 в томе I).