Встав на четвереньки, я обползла вокруг журнального столика, разглядывая голову со всех возможных ракурсов, и пришла к выводу, что она стала несколько больше возвышаться над горшком. «Наверное, показалось, — подумала я, — или это у неё за ночь так развилась корневая система…»
Я не стала будить голову, разделась и пошла в ванную. Мылась долго, минут, наверное, двадцать, а то и полчаса — не хотелось выходить из-под тёплого душа. Потом быстро высушила волосы, оделась и, осмотрев комнату, пошла в ресторан.
На завтрак я опоздала, и одетый в белый китель метрдотель скорчил недовольную физиономию. Я извинилась и прошла в зал. По дороге схватила глубокую тарелку и от души сыпанула туда кукурузных хлопьев. Залила молоком. Взяла приборы и села за крайний столик у окна. Через минуту ко мне подошёл высокий седой официант.
— Caffe, prego[14], — сказала я.
Официант поклонился и отошёл.
Пока в молоке размокали хлопья, я смотрела в окно, на прохожих, вероятно, таких же туристов, как и я. Подумала: «почему такая ерунда случилась именно со мной? Почему не вот с той тёткой в идиотской панаме, или не с вон тем толстым парнем, скорее всего, американцем? Почему опять я?»
Седой официант вернулся и поставил на мой столик металлический кофейник и пухлую булочку на блюдце.
— Gracia, — улыбнулась я.
Хлопья в моей тарелке размокли, и я принялась за еду. По большому счёту, есть мне не хотелось, но хоть что-нибудь затолкать было нужно, чтобы не заиметь к обеду дикую боль в желудке. С трудом осилив хлопья, перешла к кофе с булочкой.
Говорят, есть люди, которые чувствуют, когда на них смотрят. Я себя к таким никогда не относила, но в тот момент, когда полбулки было уже позади, я остро ощутила на себе что-то неприятное, что заставило меня повернуться. Оказалось, что через столик от меня сидит Костантино и цедит апельсиновый сок через соломинку. Увидев, что я его заметила, Костантино отдал честь двумя пальцами.
— Buon giorno, прекрасная Александра! — бодро сказал он.
— Доброе утро, Костя, — ответила я.
Костантино понял это за приглашение, встал из-за стола и подошёл ко мне.
— Вы позволите?
Я кивнула.
Он сел напротив и поставил мне под нос свой недопитый бокал. От вида ядовито-жёлтой жидкости мой рот наполнился слюной. Чтобы не захлебнуться, я отвернулась к окну.
— Как вам спалось, Саша? — Костантино соорудил на своём лице неотразимую улыбку.
Говорить на эту тему мне не хотелось, поэтому я сделала неопределённый жест рукой, мол, так себе.
— Лучшее снотворное — руки любимого мужчины, — промурлыкал Костантино и накрыл мою руку своей. — До экскурсии ещё есть время, Саша.
Вот этого я совсем не ожидала. Вероятно, от этого глаза мои округлились, а рот приоткрылся. Я отдёрнула ладонь и убрала обе руки под стол.
— Чему вы удивляетесь? — изобразил фальшивое непонимание Костантино. — Вы очень привлекательная молодая женщина… любой на моём месте поступил бы также…
Эти его слова вывели меня из равновесия. Я испытала такой прилив ненависти к этому кобелю, что чуть не выплеснула ему в морду остатки кофе, а заодно и его поганый сок.
— Положим, я совсем непривлекательная и уже немолодая женщина, — сказала я, еле сдерживаясь, — это, во-первых. Во-вторых, я не шлюха и, в-третьих — не дура. Поэтому отвечайте сейчас же, что вам от меня нужно, или проваливайте.
Костантино развёл руками.
— Ну, что же вы так, Саша! Я же к вам с дорогой душой… давайте поговорим!
«Вот козёл!» — подумала я, встала и быстро пошла на выход.
Костантино увязался следом. Я слышала, как он отодвинул свой стул, встал, слышала его гулкие шаги по плиточному полу ресторана. Мне вдруг стало не по себе, больше скажу, мне стало страшно. Костантино догнал меня у лифта. Взял рукой под локоть и прошептал мне на ухо:
— Простите меня, Саша, я вёл себя как идиот, но это всё из-за вас, поверьте, я безумно влюблён, с того самого дня, как увидел вас в аэропорту, в Римини…
Тренькнул звоночек, возвещая, что подошёл лифт. Двери открылись, и я, высвободившись из Костантиновых объятий, вошла в кабину. Костантино зашёл следом. Я нажала третий и отвернулась к двери.
— Значит, по-хорошему ты не хочешь… — услышала я сзади голос совершенно без акцента.
Я медленно повернулась.
— Что ты сказал, шкет?
— Сейчас мы пойдём к тебе в номер, сука, и ты сама мне отдашь то, что у тебя там, поняла? — сказал Костантино.