— Вас зовут Флора! — воскликнул удивленный Мурзакин, прижимая руку маркизы к груди.
— Да, меня зовут Флора! И это не моя вина.
— Не оправдывайтесь, это восхитительное имя, и оно так подходит вам!
Сев подле нее, князь подумал: «Флора! Так звали собачку моей бабушки. Странно, что во Франции это имя принято в высшем свете! Может, маркиза зовут Фидель, как собаку моего дедушки».
Тогда еще не пришло время называть всех девушек благородного происхождения Мари. Маркиза родилась в варварские времена революции и Директории и не стыдилась того, что носила имя богини цветов. Только с 1816 года она стала подписываться своим вторым именем Элизабет, до той поры не востребованным.
Маркиз, увлеченный своим предметом, весьма пространно рассказывал жене и Мурзакину о своих политических надеждах. Русского восхитила та поразительная легкость, с которой этот маленький человечек одновременно говорил, ел и жестикулировал. Князь спрашивал себя, сохранил ли маркиз, тративший столько жизненной энергии, способность видеть то, что происходило между Мурзакиным и Флорой. Маркиз казался ему в этом отношении не очень догадливым и не опасным, и чтобы сохранить такое благоприятное для себя положение, князь пообещал поинтересоваться делом Бурбонов, хотя оно привлекало его куда меньше, чем стакан вина. К тому же Мурзакин не мог быть полезен для этого дела, поскольку не был столь важной персоной, как полагал маркиз.
Последний, проглотив невероятное для такого тщедушного человека количество еды, распорядился подать карету, когда доложили о приезде графа Огоцкого.
— Это мой дядя, адъютант императора, — сказал Мурзакин. — Позвольте представить вам его.
— Адъютант императора? Мы выйдем встретить его! — воскликнул маркиз, радуясь возможности завязать знакомство с приближенным русского царя. Он, этот хитрец, забыл, что роль государевых слуг заключается в том, чтобы хотеть только того, чего желает их повелитель.
Граф Огоцкий считался когда-то одним из красивейших мужчин при русском дворе. Храбрый и образованный, но без состояния, он был обязан всем покровительству женщин… В ту пору в России протекция для бедного дворянина была необходимым условием всякой карьеры. Огоцкому оказывал протекцию прекрасный пол, Мурзакину — его дядя; личных заслуг было недостаточно, чтобы достигнуть успеха. Приближалось время, когда французская монархия воспользуется этим опытом, что сделает искусство властвовать таким простым делом.
Огоцкий растерял былую красоту. В трудах и заботах службы он полысел, зубы его испортились, кожа увяла. Ему уже давно перевалило за пятьдесят, и он казался бы располневшим, если бы не обычай русских офицеров безжалостно затягиваться ремнем. Таким образом, у Огоцкого была громадная грудь и маленькая голова; эта непропорциональность делала более заметным отсутствие шевелюре на приплюснутом черепе. Зато крестов на груди у Огоцкого было больше, чем волос на голове; но если высокое положение в обществе обеспечивало ему радушный прием во всех семействах, то не спасало его от утраты интереса к нему молодых женщин. Страсти, столь же пылкие, как в юности, но не вызывающие более ответных чувств, наложили отпечаток высокомерной печали на облик и манеры этой человека.
Огоцкий представился по всем правилам, как и положено истинному комильфо. Маркизу казалось, что он провел в высшем французском обществе всю жизнь. Менее заинтересованный наблюдатель заметил бы, что чрезмерное — враг хорошего, ибо граф излишне правильно говорил по-французски, слишком строго употреблял форму условного наклонения и прошедшего времени глаголов, его грация была чересчур выверенной, а любезность — искусственной. Огоцкий горячо поблагодарил кузину за доброту к племяннику и всем своим видом показал, что считает его ребенком, вызывающим всеобщую любовь, но никем не принимаемым всерьез. Он даже снисходительно пошутил насчет вчерашнего приключения Мурзакина, добавив, что заглядываться на француженок опасно, а сам он боится взгляда иных глаз больше, чем пушечных выстрелов. Сказав это, Огоцкий посмотрел на маркизу, и та ответила ему благосклонной улыбкой.
Маркиз так горячо просил о политической поддержке и с таким жаром защищал дело Бурбонов, что адъютант Александра не скрыл удивления.
— Неужели правда, господин маркиз, что эти правители оставили по себе добрые воспоминания? У нас сложилось совсем другое мнение, когда граф д’Артуа[15] приехал просить покровительства у императрицы Екатерины Великой. Разве вы не слышали, как ему вручили чудесную шпагу, чтобы вновь завоевать Францию, и как вскоре ее продали в Англии?
15
Король Карл X (1757–1836) из династии Бурбонов (годы правления 1824–1830) до вступления на престол носил титул графа д’Артуа, в 1804 г. возглавил заговор французских эмигрантов против Наполеона.