Наряду с правом большое значение в жизни королевства имела ars dictaminis. Это понятие можно передать как «искусство диктовки», т. е. искусство написания латинских писем (поскольку письма сначала диктовались, а потом записывались). В культуре Южной Италии, не только светской и придворной, такая эпистолография равнялась, по сути дела, изящной словесности. Официальные послания Великой курии, расходившиеся по всей Европе, славились отточенностью формы. Ей стремились подражать. Многие из этих дипломов вошли в 1260-х годах в «Письмовник Петра Винейского», ставший своего рода образцовым учебником ars dictaminis на протяжении всего позднего Средневековья, о чем свидетельствуют более сотни рукописей и раннепечатные издания. В него вошли как официальные, так и частные письма придворных. Особым изяществом отличался стиль самого Петра Винейского и представителей семейства де Рокка[97]. Этот расцвет латинской эпистолографии при дворе Фридриха II произошел в эпоху, когда в других странах искусство частного письма переживало не лучший период своей истории, изрядно растратив творческий заряд, данный возрождением XII века[98].
Несомненно, культ красивой, утонченной латыни и риторической изобретательности при дворе Фридриха II был проявлением идеологии политического возрождения Империи, renovatio. В этом он типологически родственен культурному возрождению при дворе Каролингов. Для воплощения в жизнь этих вкусов нужны были профессионалы соответствующего уровня. Как и в других дисциплинах, в преподавании латыни лидировали школы Северной Италии. Однако юг составил им серьезную конкуренцию. Особая роль здесь принадлежала области Кампания, в особенности ее северным землям, граничившим с Папской областью: Терра ди Лаворо (буквально «Трудовая земля»). Здесь, в Монтекассино, главном аббатстве бенедиктинского ордена, Альберик Монтекассинский во второй половине XI века написал первый «Краткий учебник по искусству письма»[99]. Капуя, Салерно и Неаполь подхватили эстафету. В первой половине XIII века один из капуанских риторов-письмоводителей по имени Фома (Томмазо) сделал блестящую карьеру в Римской курии, прослужив кардиналом больше 30 лет, при трех папах, от Гонория III до Иннокентия IV. Он писал письма от лица понтификов, их потом собрали в «сумму», а искусство свое изложил в учебнике, очередном ars dictaminis, которым пользовались потом поколения европейских придворных стилистов.
Язык высокой риторики стал языком власти, причем не только имперской, не только папской, не только королевской. На этой специфической, витиеватой латыни писались и «Мельфийские конституции», и антипапские памфлеты, и дружеские послания придворных нотариев. Но важно и то, что риторы кампанской выучки обычно поддерживали друг друга, в том числе поверх политических границ. Эти контакты обеспечивали живучесть словесности и тем общекультурным ценностям, которые эта словесность выражала[100].
В Неаполе мы встречаем магистра Гвалтьеро из А́сколи. Его деятельность пока плохо изучена. В 1220-е годы он преподавал в Болонье, там он начал писать этимологический трактат, «Сумму этимологий», Liber derivationum. Где-то после 1229 года он закончил его в Неаполе[101]. Это произведение следует рассматривать в традиции «Этимологий» Исидора Севильского (VII в.), но особенно заметна связь с более современным ему памятником, имевшим большое значение в преподавании грамматики в XIII веке: «Большими этимологиями» (Magnae derivationes) Угуччо Пизанского, использовавшимся в университетских кругах Северной Италии в начале столетия[102].
Наследник латинской культуры XII века, свод Гвалтьеро стал связующим звеном между культурами Севера и Юга Италии. Как и другие средневековые этимологии, это произведение имеет не много общего с привычными для нас этимологическими словарями: слишком отличным было само отношение к природе слова. «Сумма» состоит из 820 лемм. Мы найдем большое количество глаголов, несколько греческих слов, начинающихся с приставки dia, отдельные еврейские слова. Все они, впрочем, не свидетельствуют о каких-либо серьезных познаниях в греческом или еврейском языках. Слова сгруппированы в своего рода смысловые «созвездия», с ключевой ролью глаголов, постулируемой уже во введении[103]. Они не воспринимались по отдельности, атомарно, как сегодня. Этимологии слов, выглядящие совершенно фантастическими с точки зрения сегодняшней лингвистики, отражают глубинные принципы средневековой логики, заметные уже у Исидора, принципы, соединяющие слово и вещь. Между формой и значением слова должна была существовать неразрывная связь. Именно поэтому средневековый ученый видел общий корень, скажем, в словах clericus (клирик) и legere (читать), ведь именно клирик умеет читать[104].
97
Рукописная традиция «Письмовника» столь сложна, что до сих пор не существует его критического издания, хотя над ним уже не одно десятилетие работает ряд исследователей. Письма Николая де Рокка Старшего и Николая де Рокка Младшего: Nicola de Rocca 2003.
101
Я работал с одной из пяти рукописей XIII века, созданной в Центральной или Южной Италии, возможно, в Сицилии, поскольку в начале ее записан текст призыва к восстанию против французов: имеется в виду Сицилийская вечерня 1282 года. Laon. Bibliothèque municipale de Laon ms. 449. В одном недатированном письме Петр Винейский выражал соболезнование преподавателям Неаполитанского университета по поводу смерти магистра грамматики G.: за этим инициалом вполне может скрываться наш Гвалтьеро. Huillard-Bréholles 1865. N. 98. P. 394–396.