Наши сведения о научной жизни Неаполитанского университета отрывочны, хотя и небезынтересны для истории идей в первой половине XIII века. В современной литературе много раз писалось о том, что проект «государственного» образования, задуманный Фридрихом II, был столь же неудачным, как и вся его политика. В его правление университет не мог пользоваться привилегиями юридической и интеллектуальной свободы, столь необходимой для нормального развития знания. Можно даже противопоставить штауфеновский проект Парижу: младший современник Фридриха II Людовик IX Святой, судя по всему, не вмешивался в жизнь знаменитого на всю Европу университета, и не факт, что это невмешательство не пошло университету на пользу.
Неаполь мог гордиться таким выпускником, как Фома Аквинский, даже если тот завершил свое образование уже в Париже, а потом в Кёльне под руководством Альберта Великого. Фома был сыном графа Ландольфо д’Аквино и племянником великого юстициария Сицилийского королевства, графа Томмазо д’Ачерра, зятя Фридриха II. Столь сомнительное родство могло бы сослужить дурную службу молодому богослову, несмотря на его открытый конфликт с семьей и на вступление в верный папству доминиканский орден. Тем не менее в 1260-х годах по приглашению Римской курии он проповедовал, преподавал и писал в Риме и Лацио.
Университет был слишком тесно связан с личностью своего создателя. Великая курия контролировала преподавательский состав и набор предметов. На юристов возлагалась задача апробации и комментирования законодательных инициатив власти. Задача сама по себе вполне благородная, но университету поручалась «возможная интерпретация», interpretatio probabilis, в то время как «общая интерпретация», interpretatio generalis, оставлялась непосредственно императору и его окружению[124]. Можно ли называть такую работу юридической наукой?
Даже если степень пресловутой интеллектуальной свободы крупнейших университетов XIII века сегодня резонно пересматривается, на общем фоне Неаполь оказывался не в лучшем положении[125].
Не следует также думать, что Фридрих II был единственным государем, который видел в высшем образовании один из столпов трона. Для того чтобы в конце его столетия возникла формула Александра фон Реса о знании как третьей силе, соответствующие представления о социальной и политической функции знаний должны были утвердиться в умах светской и духовной элиты. Фридриху II не нужно было для своего эксперимента обращаться к опыту преподавания на Востоке, как это иногда хочется видеть некоторым современным исследователям[126]. Первая половина XIII столетия отмечена серией привилегий и хартий, дарованных новым школам, отличавшимся по своим установкам от церковных учебных заведений. Некоторые университеты также открывались по инициативе светских государей: в Тулузе (1229), Саламанке (1218 или 1219), Паленсии (1208–1214). О собственном университете подумывали и римские понтифики[127].
Таков общеевропейский контекст эксперимента Фридриха II в области образования. Теперь нам следует поговорить о его опытах, менее масштабных для культурной жизни государства, но достаточно красноречивых для понимания его собственного мировоззрения.
3. Нечестивые опыты и праздные вопросы
Салимбене де Адам, францисканец из Пармы, оставил одну из самых интересных хроник XIII века. Он писал ее в 1280-х годах, в ней присутствуют все важнейшие события столетия. Его искренность, весьма необычная для профессиональной историографии того времени, объясняется особенностями религиозности францисканцев первого столетия существования ордена. Францисканцы были прежде всего проповедниками, моралистами. Их мало интересовала традиционная для историков ориентация во времени и пространстве, они не работали в монастырских библиотеках и писали о том, что было слышно на улицах, о чем сплетничали в их обителях, стараясь на самом простом языке донести до своих читателей незамысловатую мораль, вынесенную из слухов, которыми земля полнилась[128]. Салимбене много путешествовал, и рассказы о его встречах с великими мира сего, суждения об этих людях занимают в хронике важное место, в том числе — о Фридрихе II.
Салимбене рисует в целом резко отрицательный образ императора. В то же время, обвиняя его в коварстве, жадности, сластолюбии, гневливости и прочих пороках, он добавляет при этом, что тот «иногда обнаруживал хорошие качества — когда хотел выказать благорасположение и обходительность; он любил развлечения, был приятным, ласковым, деятельным; умел читать, писать и петь, а также сочинял кантилены и песни; он был красивым человеком, хорошо сложенным, но среднего роста. Я видел его и некогда почитал. Ведь он написал обо мне брату Илии, генеральному министру ордена братьев-миноритов, чтобы из любви к нему тот вернул меня моему отцу. Он также мог говорить на многих и различных языках. Короче говоря, если бы он был верным католиком и любил Бога, Церковь и свою душу, мало бы нашлось в мире правителей, равных ему»[129].