Как видим, императорские вопросы становятся почти что частью придворного этикета, если не реального, то во всяком случае литературного. В научном трактате, написанном при дворе, следует постараться увидеть этот литературный этикет. Михаила Скота нельзя считать особым новатором в том, что он стимулирует любознательность государя. Скорее всего, он следует хорошо ему знакомой псевдоаристотелевской «Тайной тайных»: «Королю следует уважать знатоков законов, почитать священников, превозносить ученых, общаться с ними, выдвигать сложные вопросы, расспрашивать честным образом, скромно отвечать, самых ученых и благородных почитать особо, согласно статусу каждого»[159]. Но и банальным его призыв не назовешь, потому что далеко не все интеллектуалы и проповедники в те годы считали занятия наукой достойным делом государя, от которого ждали, напомню, мира и правосудия, а не философии. Не следует забывать, что сознательный клир считал образование и науку в целом своей прерогативой, оберегал ее так же ревниво, как сегодня соответствующие министерства.
Безусловно, Михаил Скот присоединился к Фридриху II потому, что этот монарх во многом соответствовал той модели просвещенного государя, в которой так нуждались европейские интеллектуалы со времен Иоанна Солсберийского, писавшего в середине XII века, что «необразованный король подобен коронованному ослу»[160]. Однако Михаил и сам создает образ своего монарха, он подсказывает ему вопросы, подобающие императору. Что в них — его личный интерес, а что — дань литературным, идеологическим канонам, отразившимся и в сознании Михаила Скота, и в сознании Фридриха II?
Я анализировал «Роман об Александре», чтобы показать, как образ взыскующего знания монарха мог отразиться в мировоззрении средневекового императора. Александр спускается в ад, чтобы расспросить о будущем, и возносится на небеса, чтобы увидеть землю посреди воды Мирового океана, как на тарелке. И Фридрих II желает знать, что представляет собой abyssus, бездна под землей, насколько одно небо отстоит от другого. Для традиционной космологии он требует «точного измерения», verax mensura. В третьей дистинкции «Введения» Михаил Скот приводит поучительную сказку (poetica fabula) о любознательном персидском царе, который хотел узнать, где находится центр мира. Ответить на вопрос вызвался какой-то крестьянин, прельщенный возможностью получить королевскую власть. Показав центр земли прямо у трона царя, он кончил дело тем, что вместе с соратниками сверг его, убил всех приближенных, а сам сел на престол. Так слишком возгордившийся своим могуществом современник Магомета был посрамлен, а сказка показала пример опасного праздного любопытства[161].
Вопросы Фридриха II большей частью традиционны для средневековой науки о природе: в разной форме они обсуждаются и у Беды Достопочтенного, в сочинениях, возникших позже, но приписанных ему, у Храбана Мавра, у Александра Неккама, в богатейшей и широко распространенной литературе о чудесах (mirabilia) вроде «Книги Немрода» (Liber Nemroth). У Гильома Коншского и других шартрцев заимствована платоновская по своему происхождению проблематика души мира, anima mundi, бывшая предметом ожесточенных споров в XII веке: сильно было искушение отождествить платоновскую «душу мира» с животворящим Духом, одним из лиц Троицы. Как мы увидим позже, мировоззрение Михаила Скота, несмотря на знакомство с арабской наукой, было глубоко укоренено в христианской философской традиции. Это отразилось и на вопросах Фридриха II.
Не следует также отрицать зависимость этого круга проблем от античной науки — большинство их уже обсуждалось во времена Аристотеля и задолго до него. Взять хотя бы природу вод. Об интересе Фридриха II к ним как к средству лечения и профилактики свидетельствуют несколько связанных с ним медицинских сочинений. Он наверняка знал о целебных свойствах источников к северу от Неаполя, вокруг Поццуоли, и мог заинтересоваться их природой. Вопросы о природе вулканических явлений столь же традиционны, как вопросы о воде. Более того, сам термин «вулкан» возник в античном естествознании из наблюдений над островом Вулькано в Эоловом архипелаге, который греки называли Гефестиадой. В современной науке два типа вулканической активности получили наименование по островам Стромболи и Вулькано. Фридрих II, словно предшественник современной вулканологии, приводит примеры, которые свидетельствуют о его личной заинтересованности и личном знании, ведь Этну и острова Эолова архипелага близ Сицилии он мог не раз наблюдать в действии. Однако ответ, который Михаил Скот дает императору, полностью совпадает с объяснением, данным задолго до него Бедой и восходящим, видимо, к Плинию Старшему[162].