«Русский солдат. Я те, чорта, насквозь проткну!!
Немецкий солдат. Вали: ранец соломой набит, а брюхо у меня пустое! Все равно с голоду помирать!».
Карикатура, опубликованная в сатирическом журнале «Пугач» в июле 1917 года
Чем дальше, тем заметнее становилась разница между солдатским и офицерским столами, вплоть до ячменного супа против жареного картофеля со спаржей и рисового пудинга под винным соусом летом 1918 года. Подобная несправедливость скверно сказывалась на воинской морали. Высшее командование призывало офицеров не пользоваться своими привилегиями столь явно. Главе Военного кабинета, генерал-полковнику барону Морицу фон Линкеру, воспитывавшему сыновей Вильгельма II, было разрешено брать со стола кайзера 2 яблока и сухари, затем отправлявшиеся семье, — и это считалось привилегией. Весной 1917 года он даже не был уверен, что сможет позволить себе подорожавший кофе[188]. Пропаганда настаивала на том, что рядовые солдаты кайзера и их командиры равно подвергаются опасностям и переносят тяготы, хотя сытости такие внушения не прибавляли. Пищей можно было разжиться у жителей оккупированных территорий по договоренности с ними или на черном рынке — если таковой существовал в расположении части. Служаки-бауэры могли рассчитывать на посылки из дома с продуктами, хотя война и блокада ослабили сельское хозяйство Германии минимум на 40 %. Некоторые обзаводились целой сетью «поставщиков» в тылу, делясь затем колбасой и сыром с товарищами, иногда — даже безвозмездно. Менее стесненные в еде фронтовики иногда отправляли армейские пайки в фатерлянд в качестве сувениров, хотя таких было немного. В целом потребление мяса в германской армии на исходе войны снизилось до 12 % от довоенного уровня, а жиров — и вовсе до 7 %. Внедрялось их замещение корнеплодами и бобами, либо эрзац-продуктами из того же сырья вроде мармелада из моркови, хлеба из картофеля и льна и т. д.[189]
Австро-Венгрия успешно обеспечивала собственное население хлебом до 1914 года, но крупных запасов продовольствия на случай затяжной войны не имела. Это скажется, когда Русская императорская армия займет Галицию — житницу Дунайской монархии; когда Венгрия не сможет компенсировать такой утраты; наконец, когда объемы поставок зерна из Румынии окажутся заметно меньше ожидаемых.
Не случайно поляк-солдат 10-й армии писал матери в марте 1918 года: «Я думаю, что мы все умрем от голода прежде, чем нас найдет пуля… Ах, дорогая мамочка, наших собак кормят лучше, чем нас. В капусте кишат черви. И мы еще должны как-то жить и бороться!» По данным австрийской военной цензуры, 90 % писем с фронта содержали жалобы на проблемы с продовольствием и его распределением[191].
В Османской империи на начальном этапе Великой войны зерна было предостаточно: даже поставки оружия из Центральных держав оплачивались пшеницей. Официально ежедневный рацион турецкого солдата состоял из 900 граммов хлеба, 600 граммов сухарей, 250 граммов мяса, 150 граммов булгура[192] и по 20 граммов сливочного масла и соли. В действительности, это была «средняя температура по больнице». Геноцид и депортация армян и греков из Западной Анатолии привели в том числе к запустению полей, и без того атакованных полчищами саранчи в 1915 году. Вследствие стремления младотурок показать клыки у пятой части их собственной армии от цинги выпадали зубы.
На этом германском пропагандистском плакате, посвященном событиям 1915 года, турок с аппетитом уписывает корабли: явная аллюзия на Дарданелльскую операцию, оказавшуюся провальной для Антанты
Норма выдачи хлеба по умолчанию зависела от возможности его поставки в войска, а потому могла сокращаться и до 300 граммов, как на Месопотамском фронте к концу войны. Там, где пшеницы не хватало, ее смешивали с ячменем. Мясо случалось в котлах османских солдат раз в неделю, и это было еще неплохо, ведь кое-где его не видели месяцами. Когда на 450 человек приходилась туша быка или несколько овец, в ход шло мясо убитых верблюдов. Инжиром, изюмом или оливками иногда можно было полакомиться, но наесться вволю — едва ли[193].
188
189
190
191
192
Булгур (
193