Попадались на горячем и снабженцы. Историк А. Б. Асташов описывает инцидент с заведующим гуртом, зауряд-военным чиновником из корпусного расходного магазина — тот был обвинен в растрате 77 ведер вина и отпуске спиртного даже нижним чинам. Целую бочку вина он будто бы взял к себе на квартиру для угощения гостей. Однако обвиняемый все отрицал, заявив, что вино разлилось по дороге[243]. 15 (28) сентября 1915 года же Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта вовсе запретил винное довольствие.
Между тем этилового спирта на фронте гипотетически могло оказаться буквально хоть залейся. В начале 1915 года создатель автомобильных войск России генерал-майор П. И. Секретев прорабатывал вопрос замены топлива из производных нефти биоэтанолом. Его исследование велось в рамках объявленного Министерством финансов конкурса на лучший проект промышленного применения спирта. Секретев писал: «…В России до последнего времени бензин был значительно дешевле спирта. За последние годы, однако, цены на бензин стали сильно возрастать, в зависимости от поднятия цен на нефть. <…> Хотя это явление пока зависит исключительно от финансовой политики производителей нефти и опасения по поводу истощения месторождений нефти в России еще преждевременны, все же нужно считаться с тем, что возрастание цен на бензин будет неуклонно продолжаться и едва ли цена будет ниже 4–5 рублей за пуд /2-3 сорт/.
Что касается спирта, то существующая у нас цена денатурированного спирта /3 руб[ля] ведро/ должна быть признана весьма высокой. При технически современной постановке винокурения и при удешевлении стоимости денатурации цена на спирт могла бы быть вдвое ниже»[244].
К сожалению или к счастью, высокая себестоимость технического спирта все же не позволяла рассчитывать на успешную конкуренцию с бензином. Его замена спиртом в двигателях внутреннего сгорания без переделки последних тоже была невозможна: цилиндрам требовался больший избыток воздуха, иначе образующаяся уксусная кислота разъедала бы стенки[245]. Тогда идея не получила воплощения.
В казачьих частях, воевавших на Кавказском фронте, употребление спиртного также имело место. Можно подумать, что в южных широтах, изобилующих виноградом, до употребления суррогатов дело не доходило. Однако не все было столь однозначно, свидетельствовал прапорщик 153-го пехотного Бакинского полка Н. П. Арджеванидзе: «На первый день Рождества [1915 года] ко мне с ближайшей заставы приехали несколько наших офицеров… Ужином-то я их угостил, но что касается водки и вина, то этого нельзя было нигде достать ни за какие деньги. Пришлось ограничиться одеколоном, который мы пили, разбавляя водой, а потом и без воды»[246].
На Персидском же фронте русские офицеры порой соблазнялись не только алкоголем, но и наркотиками: «На базаре я купил опиума и гашиша… Курить надо было осторожно, так как в полку это было запрещено. Но велик соблазн, и некоторые не устояли. В общей сложности я курил месяц с лишним довольно регулярно — почти ежедневно, и в результате — ровно ничего. Курил, увеличивая дозы, делался пьяным, засыпал, дремал, чувствовал себя в такой дремоте очень приятно, но видений не видел… Али утверждал, что всему виной то, что я привык курить табак, и, во-вторых, что пью вино и водку. Пробовал и гашиш, но, кроме сердцебиения, ничего не делалось… Вот все, что могу сказать про “les bonnes drogues”. Пробовал добросовестно — это могу подтвердить еще раз»[247].
Об этом вспоминают нечасто, но прием наркотиков в Русской армии к исходу Первой мировой становился все более распространенным. До войны злоупотребление этой отравой многие специалисты считали явлением одного порядка с обильным питьем кофе или чая. Морфий, кокаин и героин нередко применялись врачами, хотя и как сильнодействующие препараты. В немедицинских целях наркотиками увлекались обеспеченные люди и творческие натуры[248]. Они перестали быть атрибутом декадентствующей богемы по печальной, но обыденной причине. Наркотическая зависимость оказалась привита тысячам раненых солдат и офицеров, чьи муки порой могли облегчить лишь инъекции морфия. Им увлекались и сами врачи, фельдшеры и сестры милосердия, обретавшие в наркотиках мнимое средство для снятия ежедневного стресса[249]. «Сухой закон» невольно благоприятствовал вовлечению новых страждущих в употребление зелья. Случалось, что офицер оказывался в лазарете, где четыре из шести сестер были морфинистками или эфироманками. Жалобы на головную боль расценивались как повод назначить прием морфия, причем шприцем делились товарищи раненого по несчастью. Фронтовик мог успеть сесть на иглу, ценой немалых усилий слезть с нее, а встретив приятеля-наркомана уже в полку, «сорваться» вновь. В высшем свете ходили слухи о пристрастии к кокаину генерала от инфантерии Н. В. Рузского, страдавшего от застарелой боли в ранах[250].
246
247
Цит. по: Нижегородские драгуны на фронтах Великой войны, 1914–1918: Воспоминания. М., 2014. С. 192
248
249
250