Немецкий солдат, позирующий фотографу с гигантской «курительной трубкой», 1917 год
Ситуация осложнялась тем, что в России до 1915 года не существовало законодательной базы для контроля над распространением наркотиков. Контрабанда опиума была запрещена на международном уровне еще с 1912 года, но лишь 3 года спустя, постановлением Совета министров от 17 (30) июня 1915 года, запрет на его ввоз и сеяние мака был наложен и в России. На просторах дальневосточных губерний маковые плантации кланялись рассвету коробочками, полными дурманящего сока. Когда дело дошло до их выкашивания, через границу из Приамурья потянулись курьеры с опиумом. Война открыла еще один канал поставок наркотиков на противоположной оконечности империи: германский кокаин через линию фронта ввозился в Псков, Ригу, Оршу, а из Финляндии поступал в Кронштадт. Министерства внутренних дел и путей сообщения предпринимали совместные усилия по пресечению этих поставок. В немалой степени благодаря им наркомания даже в сложнейшую военную пору не стала в Российской империи социальной язвой. Борьба с контрабандой наркотиков была парализована начиная с февраля 1917 года[251]. В последующие несколько лет наркомания перестанет ютиться в богемном Петрограде, а первый пик ее распространения придется на период нэпа. Глушить кокаином желание есть, желание спать и желание жить станут по всей стране беспризорники, проститутки и даже представители передового рабочего класса[252].
В годы Первой мировой военная цензура не выявляла серьезной угрозы укоренения наркотиков в армейской среде. Однако и насчет алкоголя трезвая оценка ситуации делалась цензорами с явным опозданием, словно и их не миновала чаша сия. Весной 1916 года отмечалось, что возлияний «как общественного увлечения не замечается, дорого по цене и принадлежит интеллигентской прослойке, солдатской аристократии»[253]. Но через неделю наступила Пасха и началось разговение, в том числе на передовой. С окончанием праздника оно не завершилось — солдаты устраивали «маевки с выпивкой» и продолжали осваивать винные подвалы в занятых городах. Дороговизна напитков уже не была столь серьезной проблемой. Историк А. Б. Асташов пишет: «С этого времени наблюдается все больше сообщений об употреблении в войсках одеколона и т. п. заменителей… В одном из захваченных имений солдаты брали из озера, в которое якобы хозяин вылил несколько бочек спирта, воду, выцеживали из нее “драгоценный напиток”. В другом селе солдаты, узнав, что из винокуренного завода было выпущено в реку 8 тыс. ведер спирта, пили прямо из реки»[254].
Силуэты войны: предварительно к найденному винному погребу поставлен часовой, а когда пришел офицер, он приказал разбить все бутылки, а из бочек коньяк и ром выпустить на землю
В ходе Брусиловского прорыва также отмечались давно знакомые явления, постепенно становящиеся традиционными. Спирт добывался по рецептам у военных врачей, коньяк и водка — у торговцев, не стеснявшихся заламывать цену на горячительный товар. Сопоставив риск и вероятную выгоду, спиртным приторговывали и занимавшиеся его конфискацией офицеры интендантской службы. Одному из полков 50-й пехотной дивизии довелось захватить в Луцке 20 бочек рома. «Продавал всем желающим офицерам коньяк и ром по 5 руб[лей] за бутылку, и, так как спрос был велик, то цену увеличил до 10 руб[лей], а теперь совсем не продает. Вырученные за вино деньги якобы пошли в государственный доход. Вряд ли все, а так, крохи в доход попадут», — сетовал прапорщик Бакулин[255]. Осенью там же был введен запрет на торговлю одеколоном, а подспудная конкуренция между медиками и интендантами дошла до курьезных козней. Спирт начал поступать в лазареты с примесью эфира, что возмущало корпусного врача: «Черт знает што^ Сами выпивают, и, чтоб погасить убыль, подливают эфир — даже пить нельзя»[256].
251
252
Подробнее см.: