В Русской императорской армии запрет на алкоголь не был фикцией. Однако его сколь угодно строгие положения порой компенсировались необязательностью следования им или уступками обстоятельствам. Полковник Пестржецкий, тот самый находчивый офицер, что наладил выпечку хлеба в австрийском имении, вспоминал: «Могу с уверенностью сказать, что без этой удачной находки и устройства хлебопечения в отряде неминуемо должна была развиться дизентерия, хотя я, пользуясь правом начальника отряда, находившегося в отделе от своей дивизии, разрешил выдачу водки, которая выкуривалась здесь во всех имениях и даже у крестьян из фруктов, преимущественно из слив, и стоила гроши, но за это все же получил замечание и едва отделался от денежного начета»[285].
И самое главное: на всех фронтах в мире в 1914–1918 годах пили не от хорошей жизни. Тысячам опьяненных кровью даже самое крепкое пойло казалось ключевой водицей, что остудит голову и смоет с застывшего сердца тоскливые чернила воспоминаний. Нередко они проливались прямиком на бумагу.
«Словом мы е…м нужду только Сабуров сволочь испортил мне своим языком отпуск, и ротный на меня теперь дуется, но я на него х…й положил. Завтра едем в город гулять пьем одеколон и пиво» (Письмо из 79-го пехотного Куринского полка некоему Плахотникову Фадею Акимовичу в 7-ю палату 2-го земского лазарета в Самаре, не позднее 12 (25) марта 1916 года).
«Купили бутылку спирту за 10 рублей, напились вдвоем и потосковали» (Письмо из действующей армии некоему Стремоку в местечке Черчь, не позднее 20 марта (2 апреля) 1916 года).
«Уведомляю вас, что в данный момент я пьян как свинья. Приехал человек и привез водки» (Письмо из неизвестной части некоему А. Месселю в Одессе в декабре 1916 года).
«…Не серчайте на меня, что я плохо пишу, бо я очень пишу в пьяном виде, так что можно сказать, что не знал, что писать» (Письмо из 16-й роты 2-го гренадерского Ростовского полка некоему Ивану Рабюку в Бердичеве, не позднее 15 (28) марта 1917 года)[286].
Но алкоголь не даровал им облегчения, либо оно было мнимым — впрочем, как и всегда.
Большевикам после прихода к власти пришлось отказаться от первоначальной идеи продать колоссальные запасы вина и спирта за границу, но они следовали политике «диктатуры трезвости» и в Красной армии, и в тылу. С мая 1918 года самогонщики объявлялись врагами народа, подпольное производство алкоголя каралось лишением свободы на срок до 10 лет с конфискацией имущества. Смысл столь суровых мер был прост: в стране и без того лютовал голод, чтобы переводить драгоценное зерно в водку. Обратной стороной медали стала острая нехватка спирта в России. Осенью 1918 года по всей стране набиралось всего 3,5 миллиона ведер сорокаградусной. Вот только теперь, лишившись кавказских нефтяных месторождений, советская власть нуждалась в спирте как в жидком топливе — генерал Секретев был прозорлив. 19 декабря 1919 года Совет народных комиссаров принял постановление «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих средств». До окончания Гражданской войны все производство спирта в Советской России было национализировано[287]. Пить его, разумеется, не перестали, а потребностью в spiritus vini как горючем охотно пользовались, свидетельством чему служит телеграмма полномочного представителя правительства при Американской администрации помощи Мартина Карклина, отправленная 2 марта 1922 года уполномоченному по делам иностранных организаций Князеву в Бузулук: «Ваше требование на семь ведер денатурата спирта для нужд машин Общества Квакеров удовлетворено быть не может зпт всякое обращение по этому поводу в Центр считайте тоже безрезультатным тчк При хорошем шофере машины могут работать без спирта на бензине тчк»[288].
286
Письма с войны 1914–1917 / А. Б. Асташов, П. Симмонс. М., 2015. С. 397, 482, 485, 588.
287
288
Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф. Р-79. Оп. 1. Д. 94. Л. 174. Благодарю кандидата социологических наук Г. Г. Циденкова за копию данного источника, предоставленную для работы.