При этом смены министров по мановению его руки не происходило. Обоюдная неприязнь Распутина к П. А. Столыпину при жизни последнего увенчалась отъездом «старца» из столицы, а не отставкой премьер-министра. И. Л. Горемыкин и Б. В. Штюрмер, обычно считающиеся креатурами Распутина, продержались за портфели не то чтобы очень уж долго, и назначению своего недруга А. Ф. Трепова председателем Совета министров он тоже не помешал. Да, влияние Распутина на императрицу оставалось до последних дней его жизни значительным, однако ее воздействие на внутреннюю и внешнюю политику — нет. Зато сам «Друг», ощущая угрозу для себя со стороны Государственной Думы и стремясь свести этот вред на нет, подталкивал Николая II посетить Таврический дворец. И это всего один, сугубо частный пример, тогда как Распутин был не одинок.
Тесно сблизившись с упомянутым ранее авантюристом Бадмаевым, он, по одной из версий, даже пользовался имевшимися у гомеопата кровоостанавливающими средствами для поддержания здоровья царевича Алексея. Они оба на дух не переносили Трепова, и Бадмаев даже составил кляузу о сговоре председателя Совета министров с Родзянко, рекомендуя разгон правительства и Думы в качестве спасительной меры. Кроме того, по наблюдению кандидата исторических наук И. В. Лукоянова, «появился новый тревожный симптом. Если ранее “личности ниоткуда” с пустыми карманами зависели целиком от благорасположения власти и ее денег, то вокруг Г. Е. Распутина начал формироваться круг банкиров (Д. Л. Рубинштейн, И. П. Манус, З. Жданов). Слияние этой публики с финансистами было опаснейшим шагом в развитии камарильи»[418]. В контексте главы же важно подчеркнуть, что каждый шаг Распутина, любая его попытка вмешательства в политику оставляли след в общественном мнении и о нем самом, и о его высочайших покровителях. В подавляющем большинстве своем эти оттиски ступней не усиливали прочности власти, а, наоборот, ослабляли ее.
Наконец, непосредственно с персоной Распутина часто связывается версия о сепаратном мире Российской империи с Германской, сторонником и лоббистом подписания которого якобы являлся «Друг» царской семьи. По-своему дорожа стабильностью в стране как залогом незыблемости его фаворитизма, Распутин желал предотвратить главную угрозу для такого положения вещей — втягивание России в Первую мировую. Когда же сделать этого не удалось, «старец» будто бы рассчитывал вернуть все на круги своя посредством выхода из войны. За подтверждением позиции самого Распутина по данному вопросу далеко ходить не нужно, ведь его дневник давно опубликован. 15 (28) марта 1915 года Распутин написал императрице письмо, в котором между прочим говорилось: «Говорит Папа: “не хочу позорного мира, будем воевать до победы!”… Он, как бык в одну сторону — “воевать до победы”. А Вильгельм — с другой. Взять бы их да спустить. Хоть глотку друг дружке перегрызите: не жаль! А то вишь! Воевать до победы! А победу пущай достают солдаты. А кресты и награды — енералам. Ловко! Добро, солдат еще не очухался. А очухается — тогда што? А посему. Шепни ты ему, што ждать “победы” значит терять все. Сгорит и лба не перекрестит…»[419]. Слухи о планах подписания мирного договора с кайзеровской Германией, вызревающих на самом верху, действительно распространялись в обществе. С ними связывались и внутриполитические решения. Литературовед Н. М. Мендельсон записал в дневнике 4 (17) сентября 1915-го: «Величайший провокационный акт русского правительства совершился: Дума распущена. Зачем?.. Затем, [чтобы] сославшись на неизбежные теперь внутренние неурядицы, заключать позорный сепаратный мир…»[420]. О чем здесь идет речь?
419
Дневник Распутина / Рукопись подгот. к печати Д. А. Коцюбинским, И. В. Лукояновым. М., 2008. С. 117. Правда, есть основания полагать, что этот источник является фальсифицированным. См.:
420
Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее — ОР РГБ). Ф. 165. Карт. 1. Ед. хр. 1. Л. 3. Копия этого документа представлена в виртуальной выставке «Москва, 1917. Взгляд с Ваганьковского холма» [http://moscow1917.rsl. ги]. Дата последнего обращения: 10.06.2018.